Долли слушала и кивала, машинально вставляя слова и делая вид, будто беседа так же интересна ей, как и леди Пемброк. Она ловила на себе насмешливый, понимающий взгляд старика. Семен Романович давно ломал голову над вопросом, как графиня ухитряется общаться с другими дамами? Откуда у нее столько такта? Терпения? Ведь все, что они говорят, – сущий вздор! Птичий язык! Щелканье канареек!
– Теперь мы пойдем прогуляемся в сад, – сказал он после десерта.
– Но папа, тебе еще надо переварить…
Грозный взгляд заставил Екатерину Семеновну умолкнуть. Она распорядилась, чтобы отца пересадили в кресло на колесах и вывезли по пандусу на дорожку. Дальше гостья могла катить его сиятельство сама.
– Я еще иногда хожу, – сообщил он ворчливо. – Но не в такую погоду, разумеется.
– Сыровато, – согласилась Долли. – Хотя солнце сияет, весна на острове – опасное время.
– Подвези меня вон к тому кусту шиповника. Он скоро распустится. Ну?
Дарья Христофоровна собралась с духом. Понукание старика относилось вовсе не к скорости движения, а к причине ее приезда.
– Мне нужно узнать у вас о Николае Тургеневе.
– О-о-о-о.
– Он прибыл в Лондон…
– А наши, небось, требуют выдачи?
Не стоило спрашивать, как Воронцов догадался. Опыт.
– Ничего не выйдет. Здешний кабинет откажет, хотя вы можете соблюсти формальность и заявить официальный протест.
Долли кивнула. Положение казалось щекотливым. По прошествии четырнадцати лет на посту «мадам-посол» она менее всего была наивна. И прекрасно понимала особенности британского способа отношений с соседями. Ее интересовало, как достойно, не уронив чести своей державы, проглотить невыдачу одного из заговорщиков.
– При моих теперешних отношениях с Каннингом, возможно, он мог бы надавить и…
– Этого не будет, – отрезал старик. – Не обольщайся. Отказ передавать правосудию других стран бежавших в Англию преступников – фундаментальная ценность.
Она знала. Таким образом британское общество демонстрировало континентальным государствам превосходство своей юридической системы.
– Мне бы не следовало жаловаться на это правило, – усмехнулся старик. – Когда-то и я при Павле попал в число тех, кто отказался возвращаться домой. И меня не выдали, хотя мои имения в России были конфискованы. Н-да-а. – Граф задумался.
– Но тогда была тирания.
– Кто сказал, что ее нет сейчас?
Долли с удивлением взглянула на собеседника.
– Я ни в чем не хочу тебя убедить, девочка. Просто показываю, что могут писать и говорить в здешнем обществе, если сложится такая выгода. – Воронцов поджал длинные бескровные губы. – Дипломатическая практика лишает иллюзий. Здешний кабинет, а лучше сказать нация, предоставляет убежище изгнанникам, чтобы иметь возможность воспользоваться ими при случае. Когда я остался, мной пользовались.
Граф замолчал, давая Долли возможность додумать самой неприятную правду.
– Это был рубеж века. До 11 марта оставалось совсем немного. Покойный Павел хотел, чтобы я отправил детей в Петербург. Считал: они станут для него заложниками моей верности. Я отказал. Но и в 56 лет опытного политика могут ждать сюрпризы. Я не знал, что, оставшись здесь, мы все, втроем, окажемся заложниками иностранного кабинета.
Долли не перебивала. Но старик уже почти все сказал.
– Мне пришлось много работать, чтобы после 11 марта наступило 12-е.
Она давно догадывалась. Когда убили Павла, нить, ведшая из Петербурга в Англию, была, пожалуй, самой толстой. Настоящий канат.
– Скажите, Семен Романович, его можно было спасти? – Графиня сорвала еще не раскрывшийся белый бутон и вставила старику в петлицу. – Объявить умалишенным, как Георга III? Посадить в крепость?
Собеседник хитро посмотрел на нее из-под широких бровей.
– Если бы Александр принял на себя ответственность и четко сказал, чего хочет, возможно. Но, – граф поднял палец, – уклонение от решений всегда ведет к крови.
Долли вывезла старика на солнце и проехала между квадратиками регулярных цветников.
– Если Тургенева не выдадут, это обострит отношения.
– В преддверии войны наши проглотят обиду, ради сколачивания коалиции. Тебе в донесениях надо разжевать новому царю: Англия всегда поступает так, это правило без исключений.
Графиня задумалась. Есть видимые связи между государствами, а есть тысячи незаметных каналов. Тем, кто по ним движется, негласно помогают, поддерживают, защищают. Такие нити необходимы. Дипломатическая среда вся пронизана ими. Можно ломиться снаружи и не пробить стену. А рядом, для другого, братски откроют дверь и впустят в святая святых.
– Так Тургенев…
– Мастер высокого посвящения, – предупредил старик. – Не касайся. Убережешь пальцы.
Дарья Христофоровна с благодарностью поцеловала руку графа. Сколько раз он ее выручал!
– Кажется, Катя машет нам с крыльца? Уже пять? Она, как всегда, торопится с чаем!
Когда графиня Ливен уехала, слуги вновь подняли Семена Романовича в гостиную. Эта комната, обитая малиновым бархатом, представляла собой два соединенных аркой куба – для курящих и некурящих. Правую ее часть заволакивали клубы сизого дыма. Молодой человек с длинной трубкой в зубах сидел на диване под сельским пейзажем Морланда «Приближение грозы».
– Приезжали за мной? – чуть насмешливо спросил он.
– Вы благоразумно не спустились к обеду. – Граф, не любивший табаку, поморщился, и чуткий к его настроению гость сразу же затушил уголек. Его близко посаженные глаза на приятной физиономии впились в лицо старика.
– Вам ничего не грозит, кроме чистых формальностей, – успокоил тот. – До официального обращения нашего посольства в министерство иностранных дел Англии вы можете пользоваться моим гостеприимством. После… для вас уже будет готова квартира в Лондоне.
Молодой человек поклонился.
– Воронцовы хотели бы сохранить благоволение нового монарха, – проговорил граф. – Сын занимает слишком заметную должность, чтобы я осмелился бросить тень на его карьеру.
Снова поклон.
– Брат Александр пишет мне, что готов сам возить деньги, собранные с имений, за границу. Позволят ли ему выезжать и въезжать беспрепятственно? Тем более что я объявлен государственным преступником.
Старик остановил собеседника жестом.
– Ему следует избегать попадаться на глаза государю. Вот и все. В остальном «братья» обеспечат вам полную свободу передвижения.
* * *
Санкт-Петербург.
Николай тоже обманул жену, но не испытывал по этому поводу ни малейших угрызений совести. Он сжег не все бумаги Елизаветы Алексеевны, вернее не все сразу. На руках оставались еще не отправленные письма покойной императрицы к матери в Баден за 1796 – 1801 годы. Они составляли нечто вроде дневника, обращенного к достойной принцессе Амалии Дурлахской. Элиза не решилась послать их по почте, ибо вся ее корреспонденция при Павле просматривалась.
