«А дед-то, видать, здесь в немалых чинах, раз чайханщик так расстилается!» – подумал Ефрем.
Не спеша потягивая чай, Ефрем поведал свою историю и разглядывал старика, назвавшегося Назаром. Его новый знакомец был, хоть и крепкий, но глубокий старик. Белая окладистая борода, густые седые брови и усы, выцветшие, когда-то карие глаза и морщинистое коричневое лицо. Ефрем искал в нем характерные русские черточки и не находил, и оттого чувствовал себя неловко. Назар заметил это и, когда Ефрем закончил свой рассказ, усмехнувшись, поведал о себе так:
– Что, вьюнош, не признаешь во мне россиянина?.. Да ты, брат, не смущайся. Как у нас на Яике говаривали – мы хоть и российские, но из казаков. Да, да, я – Назар, сын Иванов, по прозванию Бударин – яицкий казак. Теперь такой же бывший, но топчибаши или по-русскому полковник, по причине крайней старости не у дел в своем владении проживающий.
– Сколь лет-то тебе, отец?
– А почитай уж за восемьдесят три в энтот год перевалит. Годов этак с шесть десятков, поди, будет, как нас с Яику сотни две отрядили в команду князя Бековича-Черкасского. Тогда царь Петр Алексеевич послал его походом на Хиву, под видом посольства. Нас как проводников и приладили к сему войску. Ну, подошли мы к Хиве, только хивинский хан не поверил Бековичу. Ночью они нас окружили, многих и самого Бековича побили. Казаков поймали, сотни с полторы, в Бухару вывезли, и хану тогдашнему Абдул-Фаизу подарили. Кто русский, кто казак, здесь хоть и различают, но все едино всех русскими кличут. Хан Абдул-Фаиз был хитрый и умный правитель. Он нам разъяснил, что ежели отпустит нас, то мы в малом числе и без оружия киргиз-кайсацкими степями не пройдем. Нас либо побьют, либо снова в плен поимают и продадут куда попало порознь. А кому случится домой добраться, то потерявши командиров да добровольно отпущенных врагом гнев и немилость лютая от царя ожидают. Как рабы мы ему не нужны. Тут и предложил он нам стать людьми вольными и, дав присягу, вступить в его личную охрану. Задумались мы крепко. Ведь, куда ни кинь, не жаловали на Руси казаков-то. Царь Петр Алексеевич крутенек бывал: что казака, что солдата любого могли враз беглым объявить и тогда дыба и плаха… Словом, порешили мы – раз хан нам утеснений не чинит и даже пленных нас не обижает, и жаловать нас больше прежнего обещает, и свою особу доверяет охранять, значит, со всем уважением к нам как к воинам. Присягу мы ему на верную службу принесли. Рассуждали так: коль мы не рабами здесь жить станем, то со временем, у кого семьи дома остались, тех через купцов вывезти можно, а то и просто послать к ним гостинца. А бог даст, и вовсе со временем с честью и богатством возвернуться, как и в прежние времена у казаков бывало.
– А что, и вправду бывало такое? – спросил Ефрем.
– Бывало, конечно, и не раз. И у турков, и у персов казаки с Дона, с Яику в службе состояли у разных правителей и больших, и малых… Издавна составляли ватаги и либо нанимались в службу воинскую, либо грабили – это как получится… Да ты слыхал ли про Ермака-то?
– Как же, слыхал.
– Ну, так он тоже поначалу царские и купеческие караваны на Волге шарпал, а потом нанялся к Строгановым со всей ватагой служить, потом на царевой службе радел… Про это у нас, у казаков, из рода в род передается предание.
– Да и я слыхал, будто Булавинцы-казаки после того, как их Петр Алексеевич побил, тоже в Персию подались и тамошнему шаху до сей поры служат, – подхватил Ефрем.
– Да-а, тогда замятня на Дону была знатная…
Старик помолчал недолго и продолжил:
– Так мы и порешили – коль неизвестно, что нас ожидает дома, то от добра, что само в руки идет, бегать не пристало. Стали служить здесь.
Назар снова замолчал, отпил чай из пиалы и задумался. Молчал и Ефрем. Чайхана мерно гудела. Кто шумно и нещадно торговался, кто спорил, кто завороженно слушал своего соседа, разинув рот. Сновали подавальщики, за ними зорко следил чайханщик. Впрочем, он не забывал и за гостями присматривать, угадывая состояние души и кошелька посетителя. Отказу не было никому. От заказа зависело место и услуга, а раб ты или господин, не имело значения. Ловкость чайханщика заключалась еще и в том, чтобы так угадать соседство гостей, чтобы взаимная неприязнь их не была для них же заметной. Здешние негоцианты и кабатчики умели выжать из дела всю выгоду до капли. Лесть с одновременным воровством было привычным состоянием души торговых людей.
Во дворе караван-сарая, сидя на голой земле, жались в тень рабы и прислуга тех, кто отдыхал в чайхане. Кто быстро ел скудную свою пищу, кто дремал, а кто просто тупо смотрел себе под ноги, свесив голову. Здесь царило молчаливое смирение отчаявшихся людей, ждущих неизбежного конца. Ефрему казалось, что на него смотрят рыбьи, неживые глаза. Он посмотрел на Назара, и ему показалось, что тот разглядывает нечто далекое, ему одному видимое.
– Неужто ни разу домой не потянуло? Ты прости уж меня, отец, Богу-то ты какому ноне молишься?
– Да ничего, спрашивай!.. Веру свою я не менял. И скажу тебе по совести – здесь не больно-то и спрашивают, какой ты веры, особливо ежели ты раб. Волнует всегда и более всего твоя верность, а не вера. Ежели поверят, то молись кому хочешь. Ихную веру не обижай… Бывает, конечно, что и притесняют, но то все более по самодурству. Но ежели нужно в поход войско набирать или в бою своих подбодрить, то тут уж держись – всех супротивников объявят неверными.
Назар помолчал недолго и, засмеявшись, продолжил:
– При этом может так случиться, что половина набранного войска будет из гулямов-иноверцев!
Назар выплеснул на глиняный пол чайханы остаток остывшего чая, ничуть не заботясь о соседях, налил свежего. Оторвал от виноградной кисти на подносе крупную ягодину, смачно обсосал ее и косточку так же без церемоний выплюнул на пол. Ефрем заметил, что вольное поведение его нового знакомца замечают все, но никто виду не подает.
– Ты, я смотрю, сметливый. Все примечаешь… Говоришь, не тянет ли на родину?.. Как не тянуть, я порой так по Яику тоскую, спасу нет. Реку каку завижу, сразу отроком себя чувствую и бросится хочется купаться… Тогда тоска… Но, там – я червь, а здесь сам себе хозяин! Здесь мне за труды мои ратные почет и достаток. А дома?.. Бояре из Москвы только и знают, что – поди, куда пошлют! Казаков что своих холопьев держать мыслют!.. Здесь слышно снова, кажись, казаки в России бунтуют, а?
– Да, бунтовали. Только не все это казаки были, хотя у них-то и занялось. Там все гулящие заводили, а остальные все более от отчаянности.
– Гулящие, говоришь? Нешто гулящие – это особый народ такой родится? Отколь они берутся-то, гулящие?.. Вот и я, и товарищи мои, дабы в гулящие не подаваться, увидали, что в здешнем царстве нам не только дело предложили, но и по заслугам награду. Многие, и я тако же, семью свою, жену с дитем вызволил к себе через купецкие караваны. Были которые и здесь обженились, были и те, кто веру сменил. Многие, и я тоже, не меняли. Но и прочих я не виню – вера, она в душе, а душой Бог только и ведает, он лучше людей укажет, кому в кого верить. Так что, вот тебе и тоска моя и радость.
