Собственно, кто теперь критикует решение командования Юго-Западного фронта на контрудар 23 июня, по существу, требует задним числом, чтобы целый фронт, прикрывающий важнейшее направление на Киев, ворота в Украину со всем ее промышленным и оборонным потенциалом, обратился в бегство. В сущности, это требование совершить грубое нарушение присяги, совершить настоящее предательство и открыть фронт противнику. Это привело бы к разгрому Юго-Западного фронта, окружению Южного фронта и быстрому захвату немцами Украины. Хорошо, что тогда таких крепких задним умом «полководцев» в Красной Армии не было.
Кирпоноса можно обвинять в чем угодно, в слабых способностях к командованию, в сотрудничестве с органами, даже в отсутствии личных амбиций, но тогда он принял правильное решение. Сначала пощипаем противника, сколько сможем, а уж отойти к старой границе – это всегда можно сделать. Другой дороги для отступления все равно нет. Этим решением товарищ Кирпонос фактически сорвал замысел командования группы армий «Юг» на взятие с ходу Киева и сделал большой вклад в последующую победу.
На основе принятого решения был выработан план контрудара 27-го стрелкового и 22-го механизированного корпусов с севера и востока на Владимир-Волынский, с целью подрубить захваченный немцами плацдарм и восстановить положение на границе
[243]
. На большее по состоянию на утро 23 июня сил у фронта не было, для более масштабных действий требовалось подтягивать другие мехкорпуса, для чего требовалось время. Главные сражения, в том числе танковое сражение за Дубно, произошли несколько позднее.
4-я армия Западного фронта, чье направление не было упомянуто в Директиве № 3, также готовилось к контрудару, несмотря на потери, уничтоженные склады боеприпасов и горючего, разбросанность соединений и развал управления войсками. В 18.30 22 июня командующий 4-й армией А.А. Коробков отдал приказ о контрударе с рубежа Кривляны, Хмелево, севернее Бреста по северной группе наступающих немецких войск, в которую входили 17-я и 18-я немецкие танковые дивизии. Раньше предполагалось 205-ю мотострелковую дивизию поставить в оборону, но ночью на 23 июня командарм отменил это решение и включил дивизию в контрудар.
22-я и 30-я танковые дивизии имели до 230 танков и в 6.30 утра 23 июня пошли в контрнаступление, которое вылилось во встречное сражение под Пружанами. Это был жестокий и скоротечный бой, в котором превосходящие немецкие силы навалились на 30-ю танковую дивизию с разных направлений. В ходе двухчасового боя дивизия потеряла 60 танков и оставила Пружаны
[244]
. Но даже после неудачи от активных действий не отказались. Через несколько часов части 30-й танковой дивизии провели еще контратаки на Пружаны и частично захватили этот населенный пункт. Командир 14-го мехкорпуса стал сосредотачивать силы в этом районе для развития успеха, однако немцы с 16 часов дня 23 июня изменили направление удара на Кобрин, в 35 км южнее Пружан. На сильно потрепанную уже в первые часы войны 22-ю танковую дивизию, понесшую потери в ходе контрудара утром 23 июня, навалились сразу четыре немецкие дивизии: 3-я и 4-я танковые и 34-я и 31-я пехотные. Против них было 67 танков с неполными экипажами. Разгорелось сражение за Именинский аэродром под Кобрином, в ходе которой 22-я танковая дивизия потерпела поражение, погиб ее командир, и дивизия вынуждена была отступать. Оставшиеся 40 танков заправились на кобринском складе, который был после этого взорван
[245]
.
Уже одной этой истории достаточно для того, чтобы полностью опровергнуть все измышления Марка Солонина на тему, что Красная Армия якобы не хотела воевать и собиралась при первой возможности разбежаться. Как мы видим, соединения 4-й армии, которые вынесли, пожалуй, самый сильный удар утром 22 июня, потом сражались разрозненно и фактически без управления, не только не побежали, но и несколько раз контратаковали противника, несмотря на самые неблагоприятные обстоятельства.
Уже этих примеров достаточно для того, чтобы показать, что по состоянию на вечер 22 июня необходимость нанесения контрударов назрела настолько, что стала очевидной командованию фронтов и армий. Даже 4-я армия, которая действовала фактически в отрыве от остальных сил Западного фронта, и та направила свои сильно потрепанные войска на контрудар! Это был единственный способ если не остановить, то хотя бы задержать наступавшего врага. Что еще в такой ситуации мог приказать Генеральный штаб воюющим фронтам? И как было бы воспринято, если бы в первый день войны Генеральный штаб отдал бы приказ на общее отступление?
Причины неудачи
Катастрофическое положение, вынудившее фронты к отходу, сложилось только через несколько дней после Директивы № 3, уже после череды контрударов, вылившихся в тяжелые встречные бои, в большинстве из которых немцы смогли одержать победу. Быстрее всего это положение создалось на Западном фронте, в котором уже вечером 24 июня создалась угроза окружения целой группы армий: 10-й, 13-й и 3-й в белостокском выступе. Немецкий 39-й моторизованный корпус в составе 7-й, 20-й и 12-й танковых дивизий уже 25 июня вышел к северо-западным пригородам Минска. Соединения немецких 47-го и 24-го моторизованных корпусов ночью на 24 июня и в течение дня совершили рывок от Пружан и Кобрина на Слоним и Барановичи. Л.М. Сандалов пишет о том, что уже с 8 часов утра 24 июня немецкие танки атаковали позиции в районе Слонима. Атаки продолжались до 14 часов, когда оборона была прорвана и советские войска были отброшены восточнее, к реке Шара и Барановичам. Таким образом, немцы закрыли для армий, расположенных в Белостокском выступе, путь на север и перехватили единственную дорогу, по которой они могли отступать на восток, через Слоним и Барановичи.
В середине дня 25 июня командование Западного фронта отдало приказ на отступление из Белостокского выступа, которое должно было начаться не позднее 21 часа вечера того же дня. Это было решение, которое во многом предопределило дальнейшую катастрофу всего Западного фронта. Во-первых, приказ этот превращал отход войск более чем на 150 км на восток в форменное бегство, без подготовки, без выставления арьергардных отрядов, из контрнаступления, которое еще вели части 11-го мехкорпуса под Гродно, сразу на марш. Во-вторых, это решение явно запоздало, и к моменту отдачи приказа для выхода из «мешка» оставался коридор шириной не более 60 км. В-третьих, линия Лида, Слоним, Пинск, на которую было предписано отвести войска, была уже занята противником, и части 4-й армии вели бои примерно в 40 км восточнее этого рубежа.
Л.М. Сандалов написал об этом решении так: «Запоздалое решение Ставки Главного Командования на отвод войск из района Белостока и отсутствие находчивости у командования фронта в своевременном доведении его до войск в значительной мере предопределили в последующем неудачный исход боевых действий в период отступления и в конечном итоге тяжелое поражение войск всех армий Западного фронта. Это видно из того, что к моменту отдачи указаний командующим для отхода белостокской группировки войск Западного фронта оставался коридор шириной местами не более 60 км с небольшим количеством проселочных дорог»
[246]
. Он пишет, что рациональнее было бы, используя соединения второго эшелона фронта, в котором было четыре стрелковые дивизии, создать оборону района Слоним, Барановичи, с целью удержания коридора для выхода других войск. Также можно было бы поставить практически окруженные 3-ю и 10-ю армии в круговую оборону, что при грамотном управлении позволило бы сковать крупные немецкие силы и отвлечь их от дальнейшего наступления на восток.
