В это время сами гости, сидевшие в ожидании, наконец, не выдержали. Толстяк крикнул:
— Долго ли, хозяйка? Нужно идти, отец Михаил давно ждет.
В ответ слышались только звуки возле печки, вроде Аграфена возилась там, чем-то звеня.
— Вот тебе и любовь ихняя великая, о которой все талдычили, — ядовито произнес высокий. — Сказали, что муж сбежал, а ей хоть бы что. Печку свою никак не оставит. Ишь, в такое время о добре думает. Пойду, потороплю. Некогда нам сидеть, да еще эта дубина здоровая на ночь глядя поперлась во двор дрова рубить. Дома совсем рядом, как бы не помешал.
Он поднялся и прошел за занавеску. Никого там не обнаружив, с недоумевающим видом пробежал по остальным комнатам и вдруг заревел:
— Удрала! Почувствовала, дьяволица, что за ней пришли, через окно выскочила.
Второй подбежал и стал рядом, в растерянности глядя на полуотворенное окно в спальне хозяев, которое Аграфена предусмотрительно открыла, чтобы направить погоню по ложному следу. Пока шли поиски, сама она добежала до выхода из туннеля, который представлял собой небольшой люк в начале леса. Над ним прикреплен был старый высохший пень, сдвигавшийся вместе с крышкой.
Ужас гнал женщину дальше от страшных людей, лишая обычной рассудительности. Она боялась, что люк обнаружится, хотя это было невозможно. Даже зная о его существовании, много раз смотрела на то место, где он находился, не обнаруживая никаких признаков лаза.
Если бы не охватившая ее паника, Аграфена осталась бы в тоннеле, дожидаясь ухода незваных гостей. Те наверняка обманулись ее уловкой с окном, у них не было оснований сомневаться и искать другой путь бегства. Вечером она ходила возле окна, призывая забежавшего кота, потом вышла на утоптанную дорогу и уже с нее возвратилась в дом, так что следы явственно доказывали — она направилась к дороге, там бы ее и искали.
Однако ужас — плохой советчик, и Аграфена, откинув крышку, ступив на склон, сразу погрузила ноги в домашних туфлях в мокрый снег. Она поставила крышку на место, лежавшей рядом сухой веткой замела следы и, подобрав, прижав юбки, скатилась вниз, намереваясь по дну пробежать невидимо к повороту оврага и лесом дойти до травницы, спрятаться у нее.
Зима почти закончилась, днем под солнцем таял снег, поэтому на дне она сразу очутилась в ледяной воде, смешанной со снегом. Студеная каша поднялась выше колен, перехватив дыхание. Юбка намокла, облепив ноги, платок сполз, голова промерзла, а вымытые мокрые волосы ледяным плащом покрыли плечи. Догадка относительно гостей осенила ее как раз в тот момент, когда она собиралась надеть полушубок, но так ошеломила, что протянутая к одежде рука опустилась, Аграфена вышла только в домашней теплой для комнаты одежде.
Дрожь сотрясала ее, намокшая юбка мешала идти, она несколько раз упала. Промерзшая к вечеру верхняя корка снега резала руки, ей приходилось концом платка вдавливать кровь поглубже в снег, захватывая более широкое пространство, чем ямки, образовавшиеся от рук, ибо в темноте кровь не была видна, но утром на белом снегу она расцветет красным на всем ее пути.
Силы оставляли женщину, и вдруг Аграфена ясно поняла, что не дойти ей до травницы. И путь не близок, и лежит он в лес непролазный, да и не была она у Прасковьи никогда ночью. Заплутать и так могла, а тут, как назло, небо почернело, луна скрылась, посыпалась твердая острая крупа вместе со снегом, секущая лицо, мешающая видеть вокруг. По дну оврага она уже далеко от дома отбежала, — даже если остался там кто, не увидит по такой погоде.
Потому начала она выбираться на кружную дорогу, огибающую овраг и ведущую к дому отца Михаила. Бежать сразу стало легче — льдистое крошево под ногами не такое глубокое, снег с дождем заполняет и размывает все следы, да дорога хранит и следы других путников. Не нужно идти скорчившись, платком путь за собой заметая, да и кровь из порезов перестала капать.
И вот вдалеке появился домик священника. Она бы не заметила его, если бы все окошки не были освещены. «Почему в такой поздний час свет в доме, да и странный какой-то. Ни на свечу, ни на лучину не похоже, светильников же у отца Михаила никогда не водилось», — подумала Аграфена, приостанавливая свой бег, — что, возможно, и спасло ей жизнь.
Она шла быстро, сойдя с дороги и прячась на всякий случай за голыми ветвями кустов, стоящий вдоль нуги. Когда же до дома немного осталось, и вовсе перешла на осторожный шаг, прислушиваясь к каждому звуку. Но от дома ощутимо исходило мертвое молчание. Осторожно взойдя на крыльцо и приблизившись к узкой щели, в почему-то открытой двери, Аграфена замерла, не в силах воспринять как реальность увиденную жуткую картину.
Свет, что заметила она издалека, шел не от свечей или лучины, а от мерцающих зеленых нитей, которыми была опутана вся комната. Из такой же сети были сплетены два кокона, висевшие под самым потолком, и лишь с трудом можно было увидеть сквозь ячейки их тела двух людей, находившихся внутри. Некоторые нити, вернее, обрывки их, свисали, видимо, поврежденные сопротивлением пленников, — однако сети по-прежнему оставались нерушимыми.
Аграфена понимала, что должна увидеть тварь, которая создала паутину, одновременно боясь приподнять веки, ибо закрыла их мгновенно, как поняла, что отец Михаил и его жена пленены неведомой нечистью. Понимая, что поступает неразумно, поскольку надо было и помощь оказать, и себя защитить от неизвестного, которое могло напасть неожиданно, пока она по-детски прячется от страха, — Аграфена заставила себя открыть глаза и приглядеться к коконам.
Ожидая увидеть нечто мерзкое, отталкивающее, она все же оказалась не готова к тому, что воспринималось как невозможный в этой жизни кошмар. Не было в комнате никакой твари, а по коконам ползали крошечные существа, похожие на человеческих младенцев, из пальцев которых новые нити истекали, все плотнее заматывая отца Михаила и Ефросинью.
Голова Аграфены затуманилась, темнота и бессилие подступили. Хотелось закрыть глаза, отдаться течению событий, упасть, а там — будь что будет. Однако одернула себя, скрепилась, продолжала за тварями наблюдать, обдумывая план действий.
Пухленькие тельца, ножки и ручки, «ниточками перевязанные», — однако на том сходство, сразу привлекающее внимание, и оканчивалось. Они трудились молча, и лица их, выражающие дикую сосредоточенность, были стары, как сама смерть. Опушенные длинными ресницами глаза не имели зрачков, как будто глазное яблоко повернулось, устремив наружу бело-желтую выпуклость, а там, внутри головы, зрачки наблюдали за жизнью организма.
У каждого с левой стороны груди кожа просвечивалась, как бумага, пропитанная маслом, показывая медленное биение черного сердца, по поверхности которого переползали белые толстые черви, один за другим, снизу вверх, а потом, описывая восьмерку, по той же дороге вниз, как по бесконечной спирали, неизменной и вечной.
Вдруг тонкий, надрывающий душу стон раздался в комнате. Аграфена, дыхание которой прервалось от ужаса, поняла, что это Михаил пытается на помощь звать, или с последними вздохами отлетает душа его. Создания, на миг прервав работу свою, замерли, уставив бельма друг на друга, а потом рты их ощерились, показывая длинные желтые зубы, не человеческие, и уж точно не младенческие, — абсолютно одинаковые, по концам заостренные и чуть загнутые внутрь.
