Наконец, отпустив всех со ссылкой на болезнь священника, он отправился к тому домой. Испытанное им удивление, когда открылась на его стук дверь в дом отца Михаила, невозможно было описать. Ферапонт буквально остолбенел, когда увидел в проеме огромного мужика в исподнем, прикрывающегося одеялом, а за его плечом — усталые, но как всегда излучающие сияние, которым согревалось всю жизнь его сердце, зеленые прозрачные глаза Аграфены.
При виде гостя настороженность на ее лице сменилась радостью, она бросилась к ризничему, отстранив по пути ошеломленного Потапа со словами.
— Ах, как я рада видеть тебя, Ферапонт, только что думала о тебе.
Долгие годы мечтал услышать он эти слова, однако наконец услышав и пережив мгновенное ощущение острого счастья, что жаром обдает сердце, прерывая его биение, делает из искренне любящего героя, которому не страшны опасности, — опомнился, ведь не дурак был, понимал, что это отнюдь не слова признания. Просто он нужен для какого-то важного дела, но уже и то, что именно его выбрала его царевна как советчик, грело сердце скромного ризничего.
Потап, поняв, что опасность от визитера не грозит, а он выглядит непотребно, да еще перед чужим человеком, юркнул в дом. Аграфена пригласила гостя войти, на лавку усадила, и, изредка прерываемая Ефросиньей, рассказала о случившемся ночью. Прошло некоторое время, прежде чем Ферапонт полностью осознал и принял услышанное, понимая, что ему не сказки рассказывают, а действительные, страшные события, которые могли окончиться гораздо печальнее.
В слова Аграфены он поверил сразу, и не только от любви своей безответной, но потому, что знал ее как женщину разумную, глупым россказням значения не придававшую. Кроме того, он сам, не понаслышке, знал о существовании корочунов, а если есть они, то почему не быть и другим, им подобным?
Уловив устремленные на него взгляды, понял, что все ожидают ответа, подсказки, что делать дальше.
— Или ты не веришь? — прервала Аграфена затянувшееся молчание.
Ферапонт твердо заявил:
— Верю каждому вашему слову. Молчу оттого, что думаю, как следует поступить. Ясно, что нечисть какую-то цель имеет, и раз потерпели они неудачу, то не остановятся, снова нападут, может, более хитрым способом. Не дадут и оглянуться, чтобы к отпору приготовиться. Отец Михаил болен, как малое дитя беспомощен, да и не можете вы бесконечно долго вместе быть, чтобы Потап вас охранял. Хоть у него и сила богатырская, а ну как нечисть стаей налетит? До приезда Петра не известно, сколько осталось, до этого где-то схорониться надо. Да так, чтоб не догадался никто. Вот я и надумал: в монастыре, недалеко от Москвы, брат мой настоятелем служит. О том мало кто знает, да верно в памяти людской и не сохранилось, что нас два брата были, так давно он не приезжал сюда. Дел, забот, у него много. Я же бываю там часто, всегда радуемся встрече, любим друг друга крепко, как братьям полагается, как родители нам завещали, царствие им небесное. Потому он не только не против вашего приезда будет, но и встретит с желанием помочь. Там, за неприступными монастырскими стенами, вы будете в безопасности.
Потап во время разговора сидел возле больного, давая ему, как Аграфена велела, лекарство в положенные сроки. Соорудив себе более приличное одеяние, прибавив второе одеяло, он вышел к собравшимся, в нескольких словах одобрил план.
Ферапонт, горя желанием поскорее увезти всех от опасности, вскочил, сказав, что путь не близок, а отца Михаила придется нести, что неизбежно привлечет внимание. Да и по дороге многих знакомых встретить можно, так и раскроется, куда они направляются. Он же сбегает домой, пригонит запряженный каптан и на этом зимнем крытом возке, где никто их не разглядит, доставит в монастырь.
Кроме того, привезет Потапу что-нибудь из одежды отца, тот тоже богатырь был. Осталась от него добрая епанча, даже если что другое будет слегка жать, то этот длинный широкий плащ все скроет. Поскольку плотник в таком виде из дома выйти не может, Аграфене следует вернуться домой, собрать небольшой узелок только самого нужного, да помочь Полюшке сложить ее вещи и Потапа.
И вот свершилось чудо, о котором бедный ризничий и мечтать не смел. Они вместе с Аграфеной вышли из дверей дома. Ступили на ледяную корку снега, прихваченного морозцем, случившимся под самое утро. Идут навстречу красному солнцу, не ослепительному, но все же заставляющему слегка зажмуривать глаза, отчего конец дороги теряется в радужных лучах, и кажется, что она бесконечна.
«Вот бы так и было, и мы бы просто шли вместе. Я изредка мог бы, как сейчас, касаться ее холодных нежных пальцев и круглого локтя, когда она оскальзывается на бугорке, смеясь своей неловкости. Господи, благодарю тебя за этот краткий миг счастья, когда мы только вдвоем, и я могу говорить „мы“, хотя бы так объединяя себя со своей недоступной любовью. Как она прекрасна, как бесстрашна, уже и тени пережитого ужаса нет на нежном лице ее, только под глазами поголубело, и стали они еще более светлыми и спокойными, как озеро в летний день».
Аграфена действительно совсем успокоилась, она радовалась светлому дню, была благодарна за помощь своего спутника, не подозревая о том, какие мысли обуревают его. Вот и дом Полины, к которой зашли первой, чтобы предупредить и дать время собраться. Та была бледна, испугана, но после страшных событий с боярином Воротынским, похитившим ее от мужа, она, казалось, так и не оправилась, ежеминутно ожидая какой-то беды. Аграфене стало жалко подругу:
«Ей время нужно, чтобы оправиться от всего, а тут одно за другим сыпется, вздохнуть свободно не дает. Она по сравнению со мной просто девочка беспомощная, пугливая. Ей крыло нужно, под которым спрятаться можно, да время, оно все лечит. Впрочем, крыло такое и мне требуется, да, наверное, и всякой женщине, как бы мужественна она ни была».
Граня нежно обняла жену Потапа, осторожно рассказала ей о происшедшем, что не успела объяснить ночью, — считая, что подруга должна знать все, дабы быть ко всему готовой и не потерять голову, если возникнет необходимость собраться с силами. Ферапонт уже быстро шел домой, за возком.
Вернувшись к себе, Аграфена первым делом достала свой сундучок, уложила туда склянку, заперла его и завязала в большой платок, чтобы легче было нести. Тут открылась дверь, вошла Полина со своим узлом, и почти немедленно раздался звук колес и зов Ферапонта.
Выйдя на крыльцо, женщины увидели крытый возок, в который была запряжена небольшая каурая лошадка, похожая на ослика. На козлах сидел ризничий в одежде, изменившей его совершенно, — в широком кафтане из суровой ткани верблюжьей шерсти, поверх наброшен был кабеняк, суконный плащ с длинными рукавами и капюшоном, надвинутым на лицо и полностью его скрывавшим.
Он махнул рукой, Аграфена с Полюшкой залезли на возок, спрятавшись в его глубине, и телега покатила к дому священника. Ефросинья была уже готова, последний раз перед дорогой напоили лекарством безгласного Михаила, обернули его в несколько одеял, и Потап с Ферапонтом, сопровождаемые Граней, вынесли несколько медвежьих шкур, чтобы соорудить в возке ложе для больного.
