Убив впустую несколько часов, я бросил взгляд на циферблат хронометра и заказал несколько книг по становлению Второй Империи. Но меня ждало разочарование: хоть о великих братьях Ри, императоре Клименте и Эмиле, его бессменном канцлере, и был написан не один десяток пухлых томов, ничего полезного из них почерпнуть не получилось.
Везде излагались те или иные вариации официальной версии о поднявших восстание против тирании падших борцах за свободу и справедливость, и если личность императора еще становилась предметом всесторонних биографических исследований, то младший брат всегда оставался в тени старшего. Даже на посту канцлера он являлся не слишком публичным человеком, а после скоропостижной кончины о великом герцоге Аравийском и вовсе просто забыли. Полагаю, не последнюю роль в этом сыграла неприязнь со стороны вдовствующей императрицы.
Одно можно было сказать совершенно точно: из тех, кто наряду с братьями Ри принимал участие в восстании, в живых остались считаные единицы. Их поколение ушло. Заставших Эмиля Ри на посту канцлера было несравненно больше, но вряд ли мне удалось бы отыскать кого-либо, посвященного в его тайны.
А с алюминиевой шкатулкой с руной молнии на крышке точно была связана какая-то страшная тайна.
«Из уважения к Эмилю Ри…»
Какого черта тот сиятельный имел в виду?
Какое еще уважение? При чем здесь это?
И я отправился в магистрат, так и не найдя ответов на мучившие меня вопросы.
Приехал в магистрат уже к закрытию. Прошел в вестибюль, огляделся в поисках подмазанного мной клерка и был неприятно удивлен кислым выражением его смазливой мордашки.
– Увы, господин Орсо, – вздохнул молодой человек, – ничем не смогу помочь…
– Послушайте, любезный! – Я ухватил его за руку и притянул к себе. – Наша договоренность взаимовыгодна, не стоит все усложнять!
– Я проверил архив, – лихорадочно зашептал в ответ перепуганный клерк. – Это выморочное имение, можете сами убедиться!
– Где документы?
Молодой человек оправил сюртук и указал на одну из дверей.
– Прошу за мной, – произнес он официальным тоном.
Мы прошли в кабинет, там клерк юркнул за конторку, раскрыл пыльную папку и развернул ее ко мне.
Я быстро убедился, что речь в документах ведется о нужном мне имении, а последний его собственник и в самом деле умер еще полвека назад, и с нескрываемым недоумением посмотрел на чиновника:
– Как такое может быть?
– Не знаю, – развел тот руками. – Про этот земельный участок просто забыли!
– Такое разве бывает?
– В те годы и не такое случалось.
– Возможно. – Я записал в блокноте адрес своего поверенного, вырвал листок и протянул собеседнику. – Если удастся что-то разузнать, буду признателен.
– Всенепременно, – кивнул клерк, пряча бумажку в карман.
И я вышел на улицу ни с чем.
В город уже прокрались сумерки, на примыкавших к магистрату улочках фонарщики зажигали фонари. Тучи на фоне темнеющего неба казались вырезанными из черной бумаги. Гулко прогрохотал через площадь паровик, прокатила пара экипажей и полицейский броневик.
Я проводил его пристальным взглядом и отправился в «Прелестную вакханку».
Настроение для похода в цирк было неподходящее, но Альберт Брандт точно не простит, если по моей вине пропадет драгоценная контрамарка.
4
Когда поднялся к поэту, тот в одном исподнем стоял перед зеркалом и брился, время от времени окуная бритву в таз с мыльной водой на табурете. Вечерний наряд лежал на диване, в стакане на столе красовалась свежая гвоздика для петлички. И надо ли говорить, что лакированные штиблеты за дверью слуги начистили так, что было больно глазам?
– Лео! – обрадовался моему появлению Альберт. – Ты как всегда пунктуален до невозможности! Извозчик подъедет через пять минут.
– Ты заказал экипаж?
– Это же светское мероприятие! – хмыкнул поэт. – Опоздать или прийти пешком – моветон.
– Как скажешь, – усмехнулся я, опускаясь на оттоманку.
– Я по такому поводу даже побрился самолично! – похвастался поэт, вытирая щеки полотенцем.
– Руки в кои-то веки не трясутся?
– Ты злой и невоспитанный, – укорил меня Альберт, взял костюм и ушел за ширму переодеваться. – Какие новости? – крикнул он уже оттуда.
– Объявлено штормовое предупреждение, ожидаются ливневые дожди и грозы.
– Разве это новости? – фыркнул поэт. – Что слышно о Прокрусте? Кого он еще прикончил? Я сегодня работал весь день, даже на улицу не выходил.
– Прокруст мертв, – оповестил я приятеля.
– Брось, Лео! – не понял меня тот. – Если б ты знал, какой мне посулили гонорар за поэму о нем, то обзавидовался бы.
Я пощупал распухшее от купюр портмоне и рассмеялся.
– Это вряд ли.
– Да ну тебя! – отмахнулся Альберт, выходя из-за ширмы одетый с иголочки. – И забери уже свой бильярдный шар, на кой черт ты его вообще сюда притащил?
– Предлагаешь отнести его в цирк?
– Да хоть выкинь, мне-то что?
– Не ворчи как старый дед, – отшил я приятеля и спросил: – Не собираешься надеть плащ?
Альберт выглянул в окно, оценивающе посмотрел на небо и согласился:
– Да, плащ не помешает.
– Штормовое предупреждение!
Мы покинули апартаменты и спустились на первый этаж, а вскоре к варьете подъехал заказанный поэтом экипаж.
– В старый цирк! – объявил Альберт, и нас повезли по узеньким улочкам греческого квартала, темным и пока еще немноголюдным.
Сгустились сумерки, небо окончательно затянули облака, а ветер усилился и посвежел. К вечеру заметно похолодало.
Уличное движение к этому времени было уже не очень интенсивным, поэтому до сквера у набережной Ярдена, посреди которого возвышалось круглое здание старого цирка с каменным куполом и входами-арками, домчались за десять минут.
Людей здесь собралось – не протолкнуться.
В свете фонарей почтенная публика фланировала по аллеям сквера и набережной, кто-то спрашивал лишний билетик, кто-то продавал вовсе не лишние билетики втридорога. За порядком присматривало сразу несколько нарядов конной полиции, у загородок перед входом в здание цирка маячили синие мундиры констеблей.
– Сегодня аншлаг, – отметил я, выбираясь из экипажа.
– Спекулянты озолотятся, – подтвердил Альберт.
Мы вошли в сквер и зашагали мимо многочисленных тележек и лотков уличных торговцев, предлагавших зрителям подкрепиться перед представлением.
