В аптеке они, не сговариваясь, разошлись к разным отделам, рассматривали содержимое витрин, вчитываясь в названия лекарств и тут же о них забывая. Кобзев подошел к кассе, порылся в карманах и положил несколько монет на черную тарелочку.
– Тридцать семь копеек. В штучный отдел.
Взяв чек, он подошел к полной пожилой женщине в белом халате.
– Перчатки, пожалуйста.
– Перчатки? – удивилась женщина. – Впервые вижу, чтобы мужчина покупал резиновые перчатки. Зачем они вам? – спросила она, заворачивая покупку.
– Посуду мыть, – улыбнулся Кобзев, показав мелкие низенькие зубы. – Стирать. И вообще по хозяйству.
– Завидую вашей жене.
– Не надо ей завидовать. Не стоит.
– Вам виднее, – улыбнулась женщина.
– Потому и говорю – не надо.
Подняв воротник светлого коротковатого плаща, Соломатин уже поджидал Кобзева на улице.
– Взял бы две пары, – сказал он.
– Зачем? Они понадобятся одному из нас. Разве нет?
– На всякий случай можно бы и взять.
В кафе было душно, на окнах висели серые гардины, вдоль стены стояли высокие столики из крашеных труб и круглых мраморных плит. Взяли по стакану кофе и по два пирожка с ливером. Расположились в углу. Две девушки, шептавшиеся за соседним столиком, вскоре ушли. И продавщица ушла в подсобку. Оттуда послышались напористые грубоватые голоса. Кобзев и Соломатин молча жевали холодные пирожки и прихлебывали жидкий кофе.
– Ну и духота, – сказал один из них, кажется, Кобзев.
– Сейчас выйдем.
– Лучше бы в ресторан зашли.
– Там тебя ждут…
Похоже, им было тяжело говорить, они будто через силу выдавливали из себя слова, самые необходимые. А впрочем, словами они обменивались необязательными, ненужными, произносили их только потому, что не могли молчать.
Потом ехали в трамвае к центру. Сели у окон и всю дорогу рассматривали прохожих, проносящиеся мимо машины, брызги воды из-под колес, будто видели все это впервые. А там, как знать, возможно, все это они видели в последний раз и поэтому замечали подробности, на которые раньше не обращали внимания: струйки дождя, стекающие с зонтиков, огни светофоров, отраженные в крышах машин, желобки рельсов, наполненные водой, суету прохожих на перекрестке…
Вышли возле универмага. Глядя на них со стороны, можно было подумать, что они незнакомы. Кобзев и Соломатин шли рядом, но как-то отчужденно.
– Слушай, – сказал Соломатин, негромко сказал, почти про себя, но Кобзев услышал, и лицо его напряглось. – Может, не стоит?
– Откажемся?
– Почему? Просто отложим.
– Давай отложим… Нам не привыкать. – В словах Кобзева прозвучала издевка. То ли над Соломатиным, то ли над самим собой, то ли над их неуверенностью.
– Или получится?
– Тебе виднее. – Кобзев явно отказывался принимать решение. – Ты знаешь ходы, выходы, бывал там… Свой человек…
– Значит, решено? – спросил Соломатин, протискиваясь в узковатые двери «Детского мира».
Кобзев промолчал. Но через несколько минут, уже на втором этаже, Соломатин повторил вопрос:
– Значит, решено?
– Пусть так.
– А сам что думаешь?
– Должно получиться.
Они прошли по всем трем этажам универмага. Везде стояли очереди, бойко трещали кассовые аппараты, покупатели просовывали в стеклянные прорези деньги, отходили к прилавкам. Ко всей этой суете и Кобзев, и Соломатин ощутили какую-то причастность, каждый покупатель в очереди к кассе или к прилавку имел личное к ним отношение, каждая кассирша, рассовывая деньги по ящичкам, казалось, думала о Кобзеве и Соломатине – имела их в виду. В какой-то момент Соломатину, – а может быть, с Кобзевым это случилось еще раньше – показалось, что весь этот хоровод из покупателей, продавцов, кассирш вертится вокруг них в какой-то угрожающей пляске…
Неожиданно оба остановились, упершись в большое, во всю стену, зеркало. Перед ними стояли они сами. Соломатин в светлом плаще с коротковатыми рукавами и клетчатой шляпе, настороженный и растерянный, словно настигнутый какой-то печальной вестью. Рядом стоял Кобзев, поплотнее, пониже. Его руки лежали в карманах черной нейлоновой куртки, беретка была надвинута на лоб, усики казались чужими и несуразными.
– Хороши, – проговорил Соломатин.
– Те еще типы, – усмехнулся Кобзев, обнажив редковатые зубы.
– Странно, что нас еще не взяли.
– Возьмут.
– Слушай… Нам надо разойтись. Нельзя таким вот… вместе ходить.
Спустились на первый этаж, и потоком покупателей их вынесло на улицу. На асфальте пузырились мелкие лужи, первая зелень в сквере казалась неестественно яркой, прохожие раздражали бестолковостью. Обойдя вокруг универмага, они сели под навесом трамвайной остановки.
– Встретимся здесь, – сказал Соломатин. – В семь вечера.
– Не поздно?
– Нормально.
– Ну ладно, – неохотно согласился Кобзев. Ему не хотелось оставаться одному, но он понимал, что весь день маяться без дела в ожидании того часа, которым они жили уже больше месяца, в самом деле мучительно и бессмысленно.
– Иначе перегорим, – добавил Соломатин. – Займись чем-нибудь. Сходи в кино. Только это… Не пить.
– Пока. – Кобзев поднялся и, не оглядываясь, зашагал вдоль трамвайных рельсов.
Соломатин смотрел ему в спину с невероятной надеждой – если бы с тем что-то случилось! Если бы он напился, подвернул ногу, сломал шею! Пусть опоздал хотя бы на пятнадцать минут! Пусть бы никогда не нашел эту остановку! Нет, Соломатин не хотел все сваливать на Кобзева, ему просто нужен был повод отложить, а то и навсегда отказаться. Наверное, он сам был бы счастлив сломать ногу, свалиться в приступе аппендицита, упасть и расшибить затылок о булыжник. Пришло ощущение, будто он не может собой распоряжаться, им овладела враждебная сила, подчинила, подавила волю, способность к сопротивлению.
Кто мог подумать, что дурацкие полупьяные шуточки так их закабалят! Можно ли было предположить, что разудалые тосты и пустой треп заведут их так далеко! А если тосты, трепы, шуточки здесь ни при чем? Если другая сила, о которой они ничего не знали до сих пор, привела их на трамвайную остановку?
Соломатин настороженно прислушался к себе: действительно ли он ищет причину отказаться от задуманного или же это всего лишь способ побороть страх? И все его ощущения, сомнения – разновидность страха?
Так и не придя ни к какому выводу, Соломатин сел в подошедший трамвай. Вжавшись в покатое ярко-красное сиденье, привалившись плечом к окну, он впал в забытье. У общежития с кем-то поздоровался, с кем-то пошутил, причем удачно, и парень – кажется, это был однокурсник – рассмеялся искренне и охотно.
