И была вещь, которая делала все это до ужаса доступным. Казалось, достаточно открыть какую-то дверь, чтобы сразу перешагнуть через восемь часовых поясов и попасть в Москву, увидеть над головой высокое весеннее небо. Несколько дней назад строителям выдали тринадцатую зарплату за прошлый год. Ее должны были дать еще в декабре, но, пока согласовали кучу бумажек, кончился март. Так вот, зарплаты этой вполне хватало, чтобы два раза пересечь всю страну из конца в конец.
Не колеблясь больше, Мишка полез в чемодан, достал ученическую тетрадку, вырвал несколько листков и сел к столу. А еще через полчаса все было решено. На его просьбе об увольнении стояли все необходимые подписи. Бригадир жил с ним в одной комнате, мастер – за стенкой, а главный инженер стройуправления занимал маленькую комнатку в конце коридора.
Вылетел Мишка через неделю, как только кончился буран и бульдозеры пробили дорогу в аэропорт. Расположенный в центре острова, он служил своеобразным перевалочным пунктом, откуда можно было с равным успехом попасть на Курилы, в Южный, на Камчатку или материк. Мишка вылетел на материк. В самолете голубые стюардессы на голубых подносах подавали ему леденцы, и Мишка осторожно брал конфетки большими сильными пальцами, из которых не исчез еще въевшийся мазут. Он настороженно смотрел стюардессам в глаза, будто примериваясь к новым людям, новым порядкам.
Потеснив какого-то типа с потертым клеенчатым портфелем, вытянув ноги, Мишка откинул кресло и погрузил нос в воротник толстого свитера. Из него еще не выветрились запахи хвои, смолы, и Мишка с удовольствием вдыхал их всю дорогу. Ему казалось, что он летит в надежную и безопасную берлогу, где его ждут и куда он уже давно должен был вернуться. Впервые Мишка подумал о том, что каждому нужен такой вот угол, куда всегда можно вернуться и зализать раны.
Мишка волновался. Такое состояние было у него лет пятнадцать назад, когда он возвращался из пионерского лагеря. И тогда, и сейчас Мишке больше всего хотелось, чтобы кто-нибудь его встретил. Но он знал – встречающих не будет. И приятная ноющая грусть охватила его. Сообщить о приезде ему казалось неприличным, будто он заранее требовал внимания к себе, требовал, чтобы люди бросили дела и поспешили на вокзал выразить ему свое почтение. Мишка всегда приезжал неожиданно.
С Зоей прожили они чуть больше года, неважно прожили. Пацаном был, подумал Мишка, дешевкой. Зоя запомнилась ему в двух случаях – когда из-за нее на танцах ему бока намяли и еще когда она пришла в аэропорт проводить его. Шел дождь, вылет несколько раз откладывали, снова назначали, а они, издерганные дикторскими командами, сидели в потертых креслах со сбившимися чехлами и молчали. Иногда Зоя начинала тихо плакать и так же тихо, как дождь за стеклами, переставала. Она беспрестанно поправляла светлые волосы, которые даже здесь, в аэропорту, пахли невеселым их жильем, поправляла платок, платье, потом одергивала чехол на кресле. И еще Мишка помнил, как она все время порывалась погладить его по руке, а он, словно не замечая этого, разглядывал ресторан сквозь стеклянные двери, девчушек в коротких платьях, золотистые бутылки коньяка на витринах и думал о том, что все это будет ему доступно ровно через полчаса – как только самолет поднимется в воздух.
Но попал он в места, где ничего этого не было – ни девчушек с загорелыми коленками, ни золотистого коньяка, ни развеселого житья. Но Мишка не разочаровался. Он считал, что так всегда бывает, и привык получать совсем не то, чего хотел.
– Домой еду, понял? – Мишка ткнул локтем своего соседа с клеенчатым портфелем. – Три года дома не был, понял?
Сосед с удивлением посмотрел на него и кивнул. Потом сел поудобней, откинул голову и закрыл глаза, давая понять, что разговор окончен и что он вполне солидарен с Мишкой.
– Жена ждет, – соврал Мишка. – Пишет, соскучилась. – Он снова ткнул соседа. – Слышь? Она не знает, что я уже в воздухе. Вот будет потеха, а? – Мишка засмеялся. – На острове три года отбарабанил, а спроси меня – какого хрена я там искал, что нашел, что потерял? – и ответить нечего. Хотя если говорить о потере, то три года, конечно, коту под хвост. Не пойму – зачем я туда поехал? Убей – не пойму. Загорелось – и умотал. Жену молодую оставил, ребят… Ведь зачем-то я это сделал, а? Три года как в угаре, как с похмелья, – Мишка внимательно посмотрел на соседа, словно желая убедиться, знает ли тот, что такое – с похмелья. – Как будто сам себя приговорил к сроку и сам себя выслал… Ха! Если бы я один! Спрашиваю ребят – вы откуда? Из Москвы, говорят. А вы? Из Ленинграда, из Киева, из Ярославля… Из каких городов, а! Живи – не хочу! Спрашиваю – какого черта вы здесь? Смеются. Понял? Сами не знают. Если б срок им дали на год и отправили туда же – удавились бы с тоски. А сами приехали – и по три года живут, и по пять, и совсем остаются… Жен к себе вызывают, детей… А дома ребята, троллейбусы, знакомочки… Представляешь, глотки рвут, все доказывают друг другу, что лучше: Москва или Калуга. Понял? Глотки рвут. А был бы остров еще подальше нашего – и туда поехали бы… Да и я тоже. Лишь бы подальше, подальше, подальше! – как заклинание повторил Мишка, глядя в иллюминатор.
– От чего подальше? – улыбнулся сосед.
– Откуда я знаю… Подальше, и все.
– От жены, без которой жить не можешь? Да? От города, который снится каждую ночь? Да?
– Ты не лыбься, – строго сказал Мишка. – Не надо. Ты знаешь, сколько ребят по островам, по всему Северу, по тайге, по местам, что приравняли к Северу, знаешь?
– А как же! От жены бегут, от алиментов, от долгов…
Мишка удивленно посмотрел на соседа, отвернулся, опять посмотрел, отгородился плечом.
– Зануда ты, – сказал просто, даже как-то с сожалением. – Еще не платишь алименты? Нет? Ну ничего, будут алименты, будут.
– С какой это стати? Я от жены не собираюсь на острова удирать.
– Она удерет, – убежденно сказал Мишка. – Понял? Удерет, – повторил он твердо. – Вот приедешь домой, а на столе записочка… Большой привет, написано, большой поклон.
Сосед ничего не ответил. Он обиженно откинулся в кресле и закрыл глаза. Но не задремал, нет. Под веками глаза его тревожно бегали, будто он в этот момент видел что-то нехорошее, беспокойное.
– Прошу застегнуть ваши ремни, – сказала девушка, выглянув из пилотской кабины.
– А почему вы решили, что мой ремень расстегнут? – тут же спросил Мишка, но девушка не слышала его.
Уже в аэропорту Мишка вдруг заметил себя в большом зеркале и понял, что отличается от людей, которые окружали его. И не только ростом, бородой… главное было в другом. За три года у него появилась вызывающая манера вести себя; сам того не замечая, Мишка будто каждую секунду доказывал право на тот или иной свой поступок, заявлял о готовности постоять за себя. Да еще эти громадные ботинки с рубчатой подошвой, сумка с ремнем через плечо, свитер толщиной чуть ли не в два пальца… Ему уступали дорогу, сторонились.
Мишка насторожился.
В автобусе он сцепился с парнишкой. Тот был на голову ниже, уже в плечах, но смотрел со спокойной насмешливой улыбкой. «Он даже не верит, что я могу двинуть его, – подумал Мишка. – А ведь я запросто могу двинуть. И это даже не испортит мне настроения».
