– А, сосед, – негромко произнес Витя. – Как вам понравился город Париж? Как у них там с рыбой?
Услышав слово «Париж», Матафонов вздрогнул, и что-то в нем оборвалось. Он понял, что поездка в столицу прекрасной Франции под угрозой, что вряд ли ему удастся обменяться передовым опытом с французскими общепитовцами. Он поднялся и молча направился к своему подъезду. И так же молча поднялся и вышел на следующее утро из кабинета начальника управления, который сказал ему, что в Париж решено направить другого человека, того, кто не бегает по судам и не участвует в очных ставках с полоумным сантехником, поедет тот, над кем не смеются в коридорах и на торжественных собраниях.
Конечно, Витя хорошо знал о делах Матафонова, поскольку весь дом, а в нем было около пятисот квартир, все жильцы с неослабевающим вниманием следили за схваткой сантехника Емельянова с директором треста Матафоновым и все сведения стекались к Вите с разных сторон. Дом был расположен недалеко от здания треста, многие работали в нем. О том, что Матафонов заказал в ателье костюм для Парижа, Вите сообщили еще до того, как мастер раскроил невероятной красоты серый материал в красную полоску. Но понимал Витя и то, что Матафонова никто не собирается снимать с занимаемой должности. Да, над ним посмеиваются, о нем рассказывают анекдоты и забавные истории, Панасьева уже не захаживает в столовые и рестораны матафоновского треста, она облюбовала себе другой трест и неплохо там питается, ее кормят в отдельном кабинете, ее всегда ожидает небольшой сверток в укромном уголке, а это совсем не то, что выпрашивать у крикливой буфетчицы банку сока или бутылку пива. Но директор того треста нисколько не жалеет об этих свертках, поскольку поездка в город Париж его вполне утешила и он подумывает, с каким бы это еще государством ему обменяться опытом по части общественного питания.
Стоило Матафонову надеть свой новый серый костюм, как Витя тут же с балкона поинтересовался, как оценили парижанки его обнову. И за десятками раскрытых окон раздался гаденький смешок – любят, любят у нас посмеяться над несчастьями ближних. Все это так, но Витя с каждым днем все яснее убеждался – подобными методами ничего не добиться.
И решился на отчаянный шаг – уволился с работы, получил отпускные, снял с книжки залежавшиеся триста рублей и уехал в Москву. Нина к тому времени работала в другом месте – стояла непосредственно у плиты совсем другой столовой. Она почти забыла о своих обидах и печалях, а если и не одобряла некоторые поступки Вити, то не отговаривала его, понимая, что это будет иметь противоположный результат.
Однажды ее остановил Матафонов.
– Простите, Нина Тимофеевна, – сказал он, беря ее под локоть. – Задержитесь на минутку.
– Слушаю вас, – сипловатым голосом произнесла Нина.
Витя предвидел подобный ход событий и заранее научил Нину, как себя вести. Непробиваемая доброжелательность – так определил он общую линию поведения.
– Что-то давно не видно вашего мужа… Мне бы хотелось поговорить с ним.
– Он в Москве.
– Скоро вернется?
– Как только закончит дела.
– Важные дела? – вымученно улыбнулся Матафонов.
– Да, он сказал, что у него осталось мало времени.
– Мало времени? – Голос Матафонова дрогнул. – Для чего мало времени?
– Уже весна, а к сентябрю он кому-то обещал что-то сделать… Что именно, кому – не знаю… Но он сказал, что постарается успеть.
– И успевает?
– Не знаю. – Нина переложила сумку из одной руки в другую. – Но голос у него был веселый. На следующей неделе возвращается, вы позвоните или зайдите, – добавила Нина с наивозможным гостеприимством.
Матафонов вздохнул и, не попрощавшись, поплелся к своему подъезду. По лестнице он поднимался тяжело, никто бы и не подумал, что всего полгода назад этот человек взлетал на третий этаж легко и быстро, его сердце даже не успевало почувствовать нагрузку, взлетал, не прекращая напевать песенку, наслаждаясь собственным здоровьем, молодостью и успешным продвижением по службе.
А теперь многое изменилось. Матафонов уставал на работе, не везде поспевал, получал замечания и очень переживал, потому что такие срывы говорили о его несоответствии. Прошли времена, когда он за неделю предугадывал решения начальства, когда чувствовал, чего ему ждать завтра, к чему подготовиться. Мало кто заметил, как его фотография исчезла с городской Доски почета, но сам-то он хорошо помнил свой ужас, когда однажды, проходя мимо, увидел вместо знакомой, родной, приятной улыбки пустое пятно. Он, правда, догадывался, что фотографию снял Витя, но это не имело значения – ведь никому и в голову не пришло вывесить новую. Больше всего Матафонова удручало, что, хотя сама фотография с Доски почета исчезла, подпись на отдельной дощечке осталась, и все в городе знали, что дела у Матафонова плохи, да и жив ли он, Матафонов-то?..
Черный прямоугольник с фамилией напоминал могильную плиту, преследовал его воображение, заставляя страдать. Вообще, надо сказать, что Матафонов за последнее время сильно изменился, в его взгляде появилась неуверенность, ходил он правым боком вперед, как бы протискиваясь сквозь толпу или сквозь подстерегавшие неприятности. И с планом начались нелады – ему уже не подбрасывали со складов хорошие продукты, он вынужден был обходиться самыми обычными, в результате общепитовские точки захирели.
Возвращаясь как-то после работы пешком – шофер задерживался, даже шофер понял, что ему позволено задерживаться, – так вот, возвращаясь теплым весенним вечером домой, Матафонов привычно поднял глаза и увидел… Да, Витя стоял на балконе и приветствовал его поднятой рукой.
– Мое вам почтение! – заорал он радостно. – Завтра встречаемся на очной ставке! Назначена очная ставка!
Матафонов наклонил голову, прибавил шагу, торопясь скрыться в подъезде.
– Прокурор сказал, что ваши дела плохи! Верховный суд назначил новое расследование.
Замерли доминошники у круглого покосившегося стола, замерли бабки у подъездов, молодые мамаши с колясками – необыкновенно много детей родилось в доме этой зимой. И даже водитель, приехавший за мусорными ящиками, выключил свою гудящую установку, чтобы послушать последние новости из Верховного суда.
Матафонов уже скрылся в подъезде, но Витя сделал вид, что не заметил этого, и продолжал кричать, оповещая двор о своем возвращении:
– Вы невменяемы, Матафонов! Вы не отвечаете за свои поступки! Следователь решил отправить вас в психушку на обследование! Здоровый человек не может пойти на такое преступление! Следы остаются! – кричал Витя. – Следы всегда остаются!
Но не было, не было у него оснований так говорить, потому что те невнятные следы правонарушения, которые оставил Матафонов, увольняя Нину за обвес покупателей, никого не убеждали. Он и в Москве рассказывал о проделках Матафонова во многих местах, но заинтересовать не смог. Самое большее, что ему удалось, – это пробиться к министру, который ведал общественным питанием, и рассказать об оскорблении, нанесенном его жене. Министр, измученный возрастом и общественными заботами, нашел в себе силы прислушаться к Вите. И столько было убежденности в его словах, столько искренности, неподдельной оскорбленности, что министр, не дослушав, поднял трубку телефона и позвонил начальнику управления.
