– … иногда они видели их первый раз в жизни – это были чужие женщины!
Высокий Дом фыркнул, обдав Болтуна брызгами пива:
– Можешь рассказать о самом непотребном…
Верховный вновь предупреждающе кашлянул. Музыка изменилась. Флейта зазвучала еще гнусавей, словно сокрушаясь о чем-то желанном и недостижимом. Перемена произошла и в Прекрасном Цветке. Тело ее до пояса было обнажено, движения стали быстрее. Прежде двигались только ее ступни. Теперь наоборот – лишь ноги да голова оставались неподвижны. Улыбка стерлась с ее лица, и взглядом она обводила свои груди, поочередно, как бы оценивая. Делалось это так: правая рука сверху – локоть высоко поднят, ладонь выгнута – левая рука снизу – указывает на левую грудь. Ладони обрамляют ее, зазывают взгляд, легкое вращение левого плеча заставляет ее ритмично и тихо подрагивать, так что взгляд может оценить ее теплоту и тяжесть, ее благоухание и бархатистость. Затем змееподобным движением положение головы и рук менялось, и она сосредоточенно взирала на правую грудь. Лишь теперь, когда карминные соски исторгли свой аромат в тяжелый воздух, тростниковая флейта начала понимать желание, которое томило ее. Гнусавый ее звук стал похож на человеческий вопль. Он несся над столами, и кое-кто между питием обменивался поцелуями и осторожными ласками. Болтун, словно притягиваемый неодолимой силой, отвел взгляд от Высокого Дома и медленно повернул голову к Прекрасному Цветку. Его губы были воспалены, словно от жажды.
– Она прекрасна, – простонал он. – Прекрасна, прекрасна!
– Ты прав, она хороша, – согласился Бог. – Расскажи еще что-нибудь.
Болтун замычал в отчаянии:
– Любуйся ею, Высокий Дом, это лучше – или ты не понимаешь?
– Для этого у меня много времени впереди.
Прекрасный Цветок исполняла танец живота. Ее волосы разметались и блестели в пламени светильников. Болтун разрывался между нею и Богом. В отчаянии колотил себя по голове.
– Хорошо, – надулся Высокий Дом. – Раз не хочешь ничего больше рассказывать, сыграю в шашки с Верховным.
Откуда ни возьмись, как пиво до этого, появилась доска. Стоило Высокому Дому склониться над ней и потрясти чашкой с фишками, как за столами произошла перемена. Объятия уступили место приглушенным разговорам о питье и закусках, о развлечениях и играх. Прекрасный Цветок и музыканты, казалось, выступали перед пустым залом или же для собственного удовольствия.
– Твой ход, – сказал Высокий Дом. – Желаю удачи.
– Порой мне приходит на ум, – проговорил Верховный, – что, может, интересно было бы не полагаться на волю случая, делая ход, а продумывать его последствия для себя.
– Что за странная игра, – вздохнул Высокий Дом. – Похоже, в ней вообще нет никаких правил.
Он поднял глаза, увидел дочь и, прежде чем снова уткнуться в доску, благосклонно улыбнулся ей. Прекрасный Цветок продолжала танец, жестом приглашая полюбоваться тонкой своей талией и сложными узорами, какие выписывали ее бедра, медленно вращаясь под последним покровом. Если бы удалось под слоем искусно нанесенной краски прочитать выражение ее лица, то взору открылось бы беспокойство, переходящее в полное отчаяние. Она дольше, чем полагалось, задерживалась на каждой фигуре танца, словно откровенной настойчивостью можно было увеличить их влекущую силу. Ее кожа блестела сейчас не только от благовонного масла.
Музыкантам приходилось несладко. Арфист ударял по струнам круговым движением с упорством крестьянки, перетирающей зерно в каменном жернове. У флейтиста глаза сошлись к переносице. Один барабанщик не знал устали и играл на своем инструменте то обеими руками, то одной. Разговор за столами шел о шашках, об охоте.
– Твой ход, Верховный.
Верховный тряхнул одновременно головой и чашкой с фишками. Болтун, собрав всю свою смелость, дернул Бога за край юбочки, чтобы привлечь внимание к Прекрасному Цветку. С нее упал последний покров. Теперь на ней ничего не было, кроме украшений, и нагое ее тело сверкало в пламени светильников. Ее губы с подведенными вниз в стилизованной гримасе желания уголками раскрылись, показав мерцающие зубы. Подошла кульминация танца и его завершение. Прекрасный Цветок шла через весь зал, приближаясь к Богу, – ведомая музыкой, манящей, чувственной, – порой сотрясаясь, словно в конвульсиях. Каждые несколько ярдов танец швырял ее на пол: руки раскинуты, колени широко разведены, живот выпячен. Она шла через зал, цепочкой мгновений, от Сейчас к Сейчас и к Сейчас. Она задела бедрами Бога, тот задел доску, и фишки слоновой кости разлетелись в разные стороны. Он гневно отпрянул и воззрился на нее.
– Я тебе что, мешаю?
Перепуганные музыканты смолкли, тишина повисла за столами и над возвышением, по которому разлетелись и замерли фишки. Все как окаменело, боясь пошевелиться. Лишь порывисто вздымалась грудь Прекрасного Цветка, лежавшей ничком на полу.
Высокий Дом задвигался, гнев сошел с его лица. Он провел ладонью по лбу:
– Ах да. Конечно. Совсем забыл.
Он свесил ноги с ложа и сел.
– Знаешь, мне…
– Да, Высокий Дом?
Высокий Дом взглянул на лежащую дочь.
– Это было замечательно, дорогая. Очень обольстительно.
Верховный наклонился к нему:
– Что ж, тогда…
Болтун в отчаянии приплясывал между Прекрасным Цветком и ложем:
– Это твой долг, Высокий Дом! Долг!
Высокий Дом сидел, упершись ладонями в ложе. Он напряг руки, напружинил бицепсы. Подтянулся, подобрал живот, так что под дряблыми телесами слабым намеком обозначились мышцы. Несколько секунд он оставался в таком положении.
– Ну же, Высокий Дом! Пожалуйста.
Бог выдохнул набранный воздух. Он сидел, невидяще глядя перед собой, безвольно повесив руки, обмякнув телом, снова выставив гладкий круглый живот. Потом проговорил бесцветным голосом:
– Не могу.
С шумом, напоминающим свист пролетевшей мимо чудовищной стрелы, он снова втянул воздух. Никто в зале не осмеливался поднять лица. Никто не осмеливался пошевелить пальцем или моргнуть.
Вдруг Прекрасный Цветок вскочила на ноги. Спрятав лицо в ладони, сотрясаясь всем телом, она медленно прошла через весь зал, и занавес сомкнулся за ней.
Из тени позади ложа к Богу метнулся юноша. Наклонился, прошептал что-то на ухо.
– Ах да. Сейчас иду.
Бог встал, и шелест пронесся по залу – то вслед за ним поднялись все присутствующие; но никто по-прежнему не смел поднять глаз, произнести слово. Высокий Дом последовал за юношей темными коридорами и вышел во внутренний двор. Тьма ночного неба густела над головой, растекаясь по небосклону, и на нем ярче проступал неисчислимый небесный народ. Ниже, под крадущейся ночью, ближе к горизонту, небосвод был голубее, светлее и едва ли способен вынести наваливающуюся тяжесть тьмы. Высокий Дом задержался на миг, только для того чтобы окинуть взглядом эту светлую полосу, тихо присвистнул и поспешил в угол двора. Там он негромко сказал юноше:
