Я вышел из автомобиля и открыл дверцу перед Франсуаз
– Вы хотите видеть человека, которого привезли этим утром? – спросил охранник
– Нет, – ответила Франсуаз с видом императрицы, осматривающей псарню. – Позовите доктора Беддока
– Сказать ему, чтобы он зашел в ваш кабинет?
– Нет, я поговорю с ним в саду.
Офицер поклонился и, отстегнув от пояса пластину телефона, заговорил вполголоса.
Франсуаз заложила руки на спину и неширокими шагами направилась по правой аллее. Тропический сад раскинулся на нескольких акрах. Он предназначен для отдыха персонала; кроме того, в нем разводят растения, вытяжки из которых используются в лабораториях.
– Я думаю, – произнесла Франсуаз, – что нам удастся повысить прибыль, если начать производство крема... знаешь, для средних слоев. С запахом каких-нибудь тропических фруктов.
– И как ты можешь думать обо всем одновременно? – сказал я, почти не слушая.
– Зато ты ни о чем не думаешь, – огрызнулась Франсуаз. – Если бы вокруг не было столько народа, я пересчитала бы тобой все кипарисы и быстро отучила испытывать мое терпение. Какого дьявола мы притащились сюда, если ты не собираешься расспрашивать Сальвадора?
Я не ответил.
– Мадемуазель Дюпон, – приветствовал мою спутницу доктор Беддок, худой, среднего роста человек с серой бесформенной бородкой, которая шла ему, как кремовая розочка авианосцу. – Я ждал, что вы придете сегодня, – проговорил он несколько раз, тщетно пытаясь подхватить мою партнершу под локоток. – Каубинские пауки дали потомство. Уверен, вы хотите взглянуть на малышей.
– Нет, доктор, – мягко ответила Франсуаз. – Мы здесь не для этого.
– Тогда, наверное, вы собираетесь посмотреть, как размножаются бактерии. – Доктор произнес это уже не с таким энтузиазмом. – Сегодня совсем не удачный день для бактерий, мадемуазель Дюпон. Слишком много солнца на этой неделе. Большинство колонии обратилось в капсулы.
– Я хочу, – произнесла Франсуаз, – поговорить о том молодом человеке.
Доктору Беддоку стало скучно; мне даже показалось, что где-то в глубине души он почти обиделся.
– Не думал, что вы станете вызывать меня из-за таких пустяков, мадемуазель Дюпон, – сказал он и для пущей важности поправил криво сидевшие на носу очки. – Я солидный ученый и занимаюсь здесь, если позволите так сказать, серьезными научными проблемами. Что же до этого молодого человека...
Он сделал жест ладонью, будто ввинчивал в воздух несуществующую лампочку.
– Обычный случай безумия, мадемуазель Дюпон. Люди, имеющие к нему предрасположенность, впадают в такое состояние от запаха или вкуса крови. Пациент воздерживался от крови в течение примерно шести суток, поэтому его выздоровление – только вопрос времени.
Он насупился.
– Любой практикант справился бы с этим, мадемуазель Дюпон; и если я и веду этого больного, то только по вашей личной просьбе.
– Ему больше не угрожает опасность? – спросила Франсуаз.
Доктор досадливо тряхнул головой.
– Нет, и я сказал вам это сразу же, когда пациент поступил к нам. Его болезнь не успела зайти слишком далеко. Теперь ему нужен курс реабилитации, покой и хорошее питание. Это все.
– Мистер Педро с ним? – спросил я.
– Да, этот господин приехал сразу же, как только вы ему позвонили.
Тон доктора Беддока недвусмысленно давал понять, что владельцу бара вряд ли пристало находиться в столь серьезном научном учреждении.
– Они проговорили все утро, пока четверть часа назад пациент не уснул. Мистер Педро ждет вас, как вы и просили.
– Пусть придет сюда, – произнес я.
– Как хотите, – ворчливо сказал доктор Беддок. Прежде чем уйти, он обернулся к Франсуаз.
– Вы нам самом деле не хотите посмотреть на каубинских пауков?
– Обязательно, доктор, – заверила его моя партнерша. – Как только мы закончим с мистером Педро.
Доктор отправился в нелегкое странствие по садовой аллее, время от времени качая головой и бормоча что-то себе под нос.
– Ты его расстроила, – заметил я.
– Посюсюкаю над пауками, и он будет счастлив, – отрезала девушка. – Ты это имел в виду? Я ответил:
– Сальвадор, измученный болезнью, голодом и жестоким обращением, которому подвергался в тюрьме Сокорро, теперь отдыхает в комфортабельной палате – на мои, кстати, деньги – и скоро забудет о том ужасе, который ему пришлось пережить. Но перед тем как уснуть, он рассказал все, что ему было известно, нашему другу Рону.
– Но с чего ты взял, что Сальвадор будет разговаривать? – спросила девушка. – Рон не стал бы его заставлять.
– Это же элементарно, Френки, – ответил я. – Парню еще и двадцати нет. Он пережил то, что стало бы серьезным ударом даже для более зрелого человека. Менее чем двенадцать часов назад он был уверен, что его жизнь закончится в той темной камере. Его разрывают чувства, воспоминания, мысли – естественно, он хочет кому-то о них рассказать. И кто, как не Рон Педро, сильный, умный, всепонимающий – и, заметь, тоже аспониканец, – станет самым лучшим слушателем?
– Но в последние несколько дней Сальвадор только и делал, что рассказывал шерифу и другим, – возразила девушка. – Почему ты решил, что это не отбило у него охоту говорить?
– Говорить – столь же неотъемлемое свойство человека, как и думать, – ответил я. – Даже самый замкнутый человек расскажет о себе почти все, если будет погружен в подходящую атмосферу. Сальвадору же было особенно необходимо поделиться своими чувствами. Тем самым он частично от них избавляется, а это важно.
– И что же это за атмосфера?
– Все дело в благодарной аудитории, Френки. Нет таких тайн, которые человек смог бы удержать в себе, если ощутит, что нашел благодарную аудиторию.
Франсуаз задумалась.
– Наверное, ты прав, – сказала она. – Помнишь ту историю в женской раздевалке, когда я играла в школьной бейсбольной команде? Я ведь только тебе ее рассказывала.
– Могу понять почему.
Рон Педро направлялся к нам по садовой аллее, и толстая черная коса вздрагивала на его плече, словно ручной зверек.
– Рад, что вы позвали меня, – сказал он. – Бедному парню надо было выговориться.
Воспользовавшись тем, что Рон не смотрит в ее сторону, Франсуаз подпихнула меня сзади.
– Мне жаль, что мы отвлекаем вас, – сказал я. – Уверен, у вас много работы в баре.
– Это не важно, – ответил Рон. – Моего отца едва не сожгли заживо только потому, что он не такой, как другие. Теперь мой долг помогать тем, кто оказался в таком же положении, есть в том их вина или ее нет.
Я кивнул, приглашая Рона пройтись по аллее.
