14
Человек стоял возле дома, прислонившись к стене, он никуда не шел и ничего не делал, просто смотрел на нас.
Франсуаз смерила его взглядом и вежливо спросила:
– Где мы здесь можем найти Марию Фернандо? Человек ответил девушке тем же, причем рассматривал ее гораздо дольше, чем она его. Затем ткнул пальцем в конец улицы.
– Крайний дом, – сказал он. – А вы не похожи на полицейских.
– Пошли, Майкл, – бросила Франсуаз и зашагала вдоль по улице.
Человек крикнул нам вслед:
– Оставили бы вы ее в покое. Я остановился.
– Кто-нибудь беспокоил ее? – спросил я.
– Не делайте вид, что не знаете, – ответил человек. – Беспокоил.
Последнее слово он произнес как будто уже только для себя, устремив взгляд в землю под своими ногами; и больше он не сказал ни слова.
– Похоже, Марии здесь сочувствуют, – заметил я, догоняя Франсуаз.
– Не будь кретином, – ответила она. – Ее сын попал в тюрьму Сокорро.
Старая женщина вышла из своего дома, не сводя с нас взгляда. Она вытирала руки о фартук, скорее машинально, и они так и остались мокрыми.
Подойдя ближе, я понял, что она вовсе не так стара, какой показалась на первый взгляд. Страдания провели глубокие морщины на ее лице, превратив эту женщину в старуху раньше отмеренного ей срока.
Жизнь была для нее не тем, чем можно наслаждаться. Впрочем, это и не столь важно, ибо такой жизнь воспринимают либо очень мудрые, либо полные глупцы. Ее жизнь не была такой, какой можно жить; она могла только терпеливо выносить ее, как выносят боль, и только смерть была избавлением от такой жизни.
Ее сын оказался в тюрьме Сокорро; сама же она билась в жизненных тисках с рождения.
Лицо ее было неподвижным, суровым и хмурым; она привыкла стоически переносить все и была готова к новой беде.
– Вы – Мария Фернандо? – спросила Франсуаз, останавливаясь перед старой женщиной и глядя на нее сверху вниз.
– Я, – ответила старуха, почти не разжимая морщинистых губ. – И у меня больше не осталось сыновей, которых вы могли бы забрать.
– Сальвадор Фернандо – ваш сын? – спросил я.
– Я гордилась им, – сказала старуха. – Сальвадор был лучшим из моих сыновей.
Я вспомнил, сколько лет исполнилось Сальвадору; всего восемнадцать. Восемнадцать лет назад эта женщина была молодой, красивой, желанной; я мог представить, как парни ухаживали за ней, соперничали; какова же была жизнь этой женщины, если за какие-то два десятка лет она превратилась в старуху...
То есть я знал, даже пытался представить, но не мог.
Она жила в другом мире, совсем в другом; и я боялся его, потому что порой чувствовал себя бессильным что-либо изменить
– Сальвадор просил передать вам привет, – мягко сказала Франсуаз. – Он хочет, чтобы вы знали – с ним все в порядке.
Ни один мускул не дрогнул на лице старухи.
– Вы называете это порядком, – сказала она. – Что вам понадобилось на этот раз? Хотите забрать и меня? Я бросил взгляд на Франсуаз, она кивнула.
– Нам ничего не нужно от вас, сеньора, – ответил я. – Мы только хотели сказать, что вашего сына больше нет в тюрьме Сокорро. Он свободен.
Что-то вспыхнуло в темных глазах старой женщины; я бы сказал, что это была надежда, если бы надежда не умерла в ней уже очень давно.
– Пока он еще не может вам написать, – произнесла Франсуаз. – И, как вы понимаете, ему лучше пока не возвращаться сюда. До тех пор, пока тюрьма Сокорро не будет закрыта.
– Закрыта? – спросила женщина.
– Вы дадите показания перед правительственной комиссией? – спросил я. – Расскажете о том, что здесь происходило?
– Да, – ответила она.
Я положил руку ей на плечо. Потом я развернулся и пошел прочь.
15
– Она будет говорить правду, даже если эти фашисты приставят к ее голове дуло автомата, – сказал я, возвращаясь к нашему джипу. – Ей уже нечего терять в этой жизни. Но есть что защищать.
– Это меня и тревожит, – отозвалась Франсуаз.
– Думаешь, этой женщине угрожает опасность?
– Если она исчезнет, власти этого даже не заметят. Особенно, если кто-нибудь посоветует им это сделать.
– Значит, мы должны ее защитить, – сказал я.
– Как? – Франсуаз посмотрела на меня сердитыми глазами. – В округе не менее двадцати десятков деревень, и в каждой из них жителям есть что рассказать. Местным воякам достаточно провести рейды в две или три из них, чтобы запугать остальных. Как ты собираешься защищать здесь людей? Введешь войска?
Я прислушался. Издалека доносился металлический лязг.
– Ты сама ответила на мой вопрос, – сказал я и потрепал Франсуаз по подбородку. – И если уж ты взгромоздила свою хорошенькую попку на водительское сиденье, то трогай скорее.
– Зачем? – с недоумением спросила Франсуаз.
– Через две минуты мы должны быть на развилке. Я устроился поудобнее в ожидании тряски, и Франсуаз не разочаровала меня.
– И что? – спросила девушка, заглушая мотор там, где я ей указал. – Все эти люди оказались в опасности, как только мы сюда приехали.
– Нет, – ответил я. – Комендант Илора не станет пытаться убить никого из них.
– И почему же, позволь тебя спросить?
– Он постарается убить нас, – улыбнулся я.
Франсуаз повернула голову в ту сторону, откуда доносился шум, с каждой секундой становившийся все громче.
Будь я гюэтом, я бы назвал выражение ее лица угрожающим.
– Бронетранспортер? – спросила она. Я кивнул.
– Как ты и сказала, едут в деревню, чтобы напугать всех крестьян в округе. А мы покажем, что это мы угрожаем местным порядкам, а не мирные жители.
– Ты предлагаешь напасть на бронетранспортер? – спросила Франсуаз.
– Еще как предлагаю. Она расплылась в улыбке:
– Вот за что ты мне нравишься.
Я перевернул страницу и, пробежав глазами заголовки, остановился на статье «Колебание цен на Гриффин-бирже».
Я успел прочитать ее до самой середины и споткнулся на том, что мне пришлось переводить валюту в эльфийские деньги.
Лязганье и грохот, с которым колеса ATV перебирали шипованные изнутри полосы гусениц, изрядно отвлекали меня, но все же мне удалось добраться до второго столбца.
Металлический скрежет прекратился, а шум мотора стал еще громче. Бронетранспортер остановился; наверное, причина этого состояла в том, что мой джип стоял поперек дороги.
