– Вы схватили ее? – спросил Тадеуш. – Живой или мертвой?
– Нет, – ответил наемник.
Крупному орку было трудно протиснуться в маленькое дверное отверстие, созданное для юркой полудницы. Ступив на земляной пол, он несколько раз повел плечами, словно измялся, пока протискивался внутрь. Четверо орков, его товарищи, влезли следом за ним.
– Она двигается слишком быстро. Мы не успели еще и подойти к ней, а она уже разрубила Бурайда, а потом еще двоих. Нет, двадцать тысяч этого не стоят.
Тадеуш поднялся; он стоял ссутулившись, сжав кулачки.
– Вы дали ей уйти? – спросил он. – Ты, Гезир, отвечай, вы дали ей уйти?!
– Да, – ответил орк.
Он не стал уточнять, что на самом деле это им пришлось спасаться бегством, чтобы не разделить судьбу своих семерых товарищей.
Лицо Тадеуша исказилось в гримасе, но это было ничто по сравнению с тем, что творилось сейчас в его израненной душе. Сколько раз происходило это в его жизни и повторялось снова и снова, словно обстоятельства могли складываться только так, и никак иначе.
Долгими ночами он мечтал о том, когда же перед ним откроется наконец шанс по-настоящему реализовать себя. Но всякий раз, когда этот шанс как будто показывался впереди, манил издалека, точно белый парус средь морских волн, и Тадеуш тянулся к нему, вытягивался всем телом, полз, подобно ужу, пальцы его вновь и вновь хватали одну лишь пустоту.
– Сколько их было? – негромко спросил он.
Он все рассчитал. Он знал, что на этот раз должен выиграть в той войне, которую вел с жизнью. Она зло посмеялась над ним, сделав в детстве клоуном – не по профессии, но душой. Жизнь смеялась над ним и потом, била зло, жестоко в те моменты, когда он меньше всего мог ожидать предательского удара. Но он знал, что наступит день и он восторжествует над жизнью, он был уверен, что это произойдет сегодня. И вот пожалуйста – жизнь опять провела его.
Плоское как лепешка лицо орка выразило одно из немногих чувств, на которое он был способен, – непонимание.
– Сколько их было? – повторил Владек. – Я послал туда вас, двенадцать человек. Сколько людей было у демонессы?
Тонкие усы орка дрогнули, когда он раскрыл рот для нерешительного ответа.
– С ней был этот ее друг, которого называют Майклом.
– Нет. – Тадеуш с досадой взмахнул рукой. – Я знаю, что он там был, я сам его видел. Говори, сколько с ними было солдат.
Тадеуш смотрел на орка и чувствовал, как в нем поднимается ярость. Если эти тупицы не в состоянии ответить на простейший из вопросов, то стоит ли ожидать, что они сделают что-то путное?
– Солдат? – Губы орка опустились, как тесто, свешивающееся с края кастрюли. – А разве там были солдаты?
Тадеушу показалось, будто тяжелый маятник часов опустился в нем, пройдя сквозь все его тело, и начал подниматься обратно.
– Демонесса и ее друг были одни? – шепотом спросил он. Орк задумался, теребя грубой лапой кончик усов.
– Еще была трактирщица, – ответил он.
– Трактирщица? – повторил Владек. – Двенадцать солдат победили двое и трактирщица?
– Трактирщица с нами не сражалась, – сказал орк.
– Жалкие трусы! – воскликнул Тадеуш, срываясь на визг. – На что вы годитесь, жирные пожиратели верблюдов!
Владек не заметил, как глухая злоба закипела в глазах орка. Не понимал он и того, что эти люди, столь недавно униженные на глазах у многочисленных свидетелей, искали только повод сорвать на ком-нибудь свою злость.
– Разве я не говорил вам, что демонесса нужна мне живая или мертвая?! – закричал Владек. – Почему вы сразу ее не убили? Тупые свиньи. Вы годитесь только на то, чтобы доить овец в своих юртах.
Четверо орков, которые стояли до того поодаль и конфузливо смотрели на Тадеуша, теперь подошли ближе. Они подталкивали друг друга локтями и скашивали узкие глаза.
– Я говорил вам о власти, – продолжал Тадеуш. – Никто из вас не годится для власти. Вы умеете лишь валяться в помоях, когда об вас вытирают ноги. Это все, на что вы способны.
Рот первого из орков открылся и закрылся, и это стало концом одного разговора и началом совсем другого.
– Владек, – проговорил орк, – ты говорил, что обладаешь властью. Какой?
– Ничтожный тупица! – прокричал Тадеуш. – Кусок жира! Стану я перед тобой показывать то, что было мне даровано. Убирайтесь с глаз, все.
– Покажи свою власть, – тупо потребовал орк.
Тадеуш поднял глаза, и только сейчас увидел все по-настоящему. Пятеро огромных наемников, каждый из которых был, пожалуй, в два раза больше Владека, стояли перед ним, и на их лицах была написана угроза.
И Владек испугался.
Испугался, как пугался всегда, когда ему приходилось вступать в противоборство с жизнью. Он отступал, когда кто-то становился на его пути. У него ни разу не хватило мужества, чтобы сопротивляться, даже в те моменты, когда он мог одержать победу.
Тадеуш никогда по-настоящему не задумывался о том, в чем причина его постоянных поражений. Была ли она в том, что шел он не тем путем или же делал все не так? Кто его знает! Но всякий раз, когда он имел возможность достичь желаемой цели, его собственный страх заставлял его испуганно сдаться и отступить.
Он попятился, и, когда открыл рот, лишь какие-то жалкие хнычушие звуки вырвались из его горла.
– Убирайтесь, – пропищал он. – Уходите прочь.
Тадеуш поник и съежился, как бывало прежде, когда он выходил на манеж бродячего цирка, зная, что ждут его там только побои и унижения и нет у него способа, чтобы избежать их.
Он начал пятиться, подняв вверх руки и прикрывая голову.
– Уходите, – повторил он. – Прочь.
Главный из орков посмотрел на своих товарищей, те пожали широкими плечами и вслед за ним поковыляли вперед. Первый наемник ударил Тадеуша по лицу кулаком снизу вверх. Вампир распрямился и, хватаясь за воздух, рухнул навзничь на земляной пол.
– Как ты нас назвал? – угрожающе спросил один из орков. – Кусками жира? А ну-ка повтори.
– Нет! – взвизгнул Тадеуш. – Не надо!
Они били его и после того, как он потерял сознание.
11
Широкое поле простиралось перед нами. Трава, наверное когда-то изумрудно-зеленая, полная жизненных соков, высохла и пожелтела под жарким солнцем и колыхалась волнами под набегающим ветром.
Каменный истукан стоял посреди желтеющего поля, и степной ветер, в чьей теплоте не было ни крупицы ласки, хлестал изваяние столь же неумолимо, как пригибал он к земле траву. Но матовая поверхность камня оставалась безразличной к его ударам.
Надписи на нем не стерлись и не забились пылью, а животные и чудовища, выступающие из него барельефом, не утратили ни очертаний, ни гармонии форм.
