— Господи, — сказал Бродерсен, — ты с чего это такая мокрая?
— У меня свободный вечер, — ответила Лолла.
— Ты что, ходила по улице?
— Ходила и думала.
Он пожалел ее и предложил ей развести огонь в печке.
— Да, — сказала она, — вот…
Но после этих слов она подошла к постели, пощупала ее и увидела, как там тепло.
— Дозвольте мне прилечь сюда ненадолго, — попросила она, — полежать рядышком с вами.
— Сюда? — вырвалось у него. И он привстал, как бы желая уступить ей место.
— Да нет, с самого краешку. Пока я не согреюсь. — С этими словами она сбросила почти всю одежду и чуть не нагишом юркнула в постель.
Заговорили они лишь спустя некоторое время.
— Где это ты так замерзла?
— На улице. Я ходила и думала.
— Думала?
— Но я скоро согреюсь. Здесь так тепло.
— Придвинься ко мне. В кровати места много.
— Да, спасибо, — ответила она, прижалась к нему и робко положила руку на его живот под одеялом.
Он подоткнул под нее одеяло и сам устроился рядом. Чудеса да и только. С ним такого не было, может, с полсотни лет. Но все так хорошо и так скромно, а в супружеской постели, перенесенной с маяка, места хватает для двоих.
— Думала? — переспросил он, не совсем ее понимая.
— Да, думала. Больше я теперь сказать не могу.
Они помолчали.
— Ты бы хоть платье посушила, оно ведь мокрое.
— Не беда. Когда я согреюсь, то надену его, и оно высохнет прямо на мне.
Вот теперь он узнал прежнюю, энергичную Лоллу. Она никогда не теряется.
— Ну вот я и согрелась, так что если вы думаете…
— Придвинься поближе, Лолла, и согрейся как следует. Я тебя не съем.
Мало-помалу соприкоснулись их груди, ноги, соприкоснулись и не отпрянули.
А потом они начали хвалить друг друга за совершившееся.
— Вот уж не думала, не гадала, что вы такой удалец.
— Это ты меня раззадорила. Ты такая неистовая.
— Только бы мне не влипнуть.
— Влипнуть? Пустяки! — Он вдруг стал рыцарственным и преисполнился мужского достоинства: — А если что и случится, ты всегда можешь положиться на меня. Помни это.
— Хорошо.
— Я за себя отвечаю как мужчина.
— Да, Боже ты мой, вы и есть самый настоящий мужчина!
— Как вспомню про Кьербу, не могу удержаться от смеха, — сказал он. — Ты ведь его знаешь?
— Да.
— Капитан Кьербу. Только он уже до того старый и вообще совсем сдал. Он давеча хотел далеко сплюнуть, но зубов-то у него нет. И ничего из этого не вышло — вся слюна попала ему на башмаки.
— Ха-ха-ха! — рассмеялась Лолла.
— Просто горе дожить до такой дряхлости. Только не думай, что Крум много лучше. Ты ведь знаешь Крума? И Норема тоже? А сейчас я встану и разведу огонь в печи — пусть твое платье высохнет, — сказал он и приподнялся, желая выглядеть молодым как никогда.
— Нет и нет! Я сейчас сама встану и уйду.
— А тебе тепло?
— Да, — она многозначительно улыбнулась, — мне очень тепло.
Оставшись один, Бродерсен долгое время лежал и чувствовал себя чужим и ненастоящим. Неправда все это, и сам он — не он. А потом забылся тяжелым сном.
Больше она не приходила.
Спустя четыре дня он вышел поискать ее. Нет нигде. Спрашивать о ней у молодого Клеменса он не рискнул, но слонялся неподалеку от его дома на случай, если она выйдет за покупками. Добрел он и до ее дома — жалкой маленькой халупы на берегу, но и там Лоллы не оказалось. Он встревожился. Спустя еще неделю он постучал в дверь Клеменсовой кухни. Там он застал жену Клеменса. У старого Бродерсена даже побежала струйка слюны изо рта, до того он растерялся.
— Лолла? Нет, Лоллы здесь нет. Передать ей что-нибудь?
— Спасибо, ничего. Совершенно ничего. Совсем ничего.
— Ну нет, так нет.
— Вам, может, покажется странно…
— О нет, капитан, что ж тут странного, — приветливо сказала молодая женщина. — Лолла работала у вас на маяке.
— Да-да, конечно, на маяке. Мы знаем друг друга. Но вообще-то я так. — Лишь у дверей он договорил: — Тут кое-что от ее матери. Пустяки.
Но куда подевалась Лолла? Кто ж так себя ведет? Теперь Бродерсен до того по ней изнывал и томился — просто самая злая карикатура на старость. Где пропадает Лолла? Он снова начал украшать себя — цепочка от часов, сапоги с отворотами, он даже разорился на стрижку, а по ночам его донимали греховные сны. Писем от Абеля все не было и не было. Бродерсен был один-одинешенек на всем белом свете.
Таможенник Робертсен пришел к нему с просьбой, чтобы капитан поручился за него под банковскую ссуду.
— Я? — сказал Бродерсен. — Нет.
— Это совсем маленький заем, каких-то шестнадцать сотен, они нужны, чтобы сделать пристройку к дому.
— Нет и нет, и говорить незачем.
Дочери у Робертсена, можно сказать, почти что взрослые, им нужна комната побольше, а то и по комнате для каждой, как теперь принято.
Бродерсен в ответ лишь отрицательно мотал головой.
Робертсен:
— Не пойму, чем я плох, человек с твердой службой, три лодки, дом и сад.
— Не старайтесь зря, штурман, я этого не сделаю. Просить меня! Вот уж чего я никогда не делал.
— Так-таки никогда? — спрашивает Робертсен.
— Никогда.
— А я кое-что слышал, будто раньше вы так делали, капитан.
— Я? Что именно?
— Ставили свою подпись.
— Нет, штурман. И хватит об этом.
Потом навалилась другая неприятность. Новый смотритель маяка заявил, что ни гроша не заплатит за декоративный кустарник, который остался на холме. Бродерсен запросил совсем немного и надеялся получить хоть маленькое возмещение, но ничего у него не вышло. Пусть, мол, забирает кусты, если хочет…
И Лоллы нет, чтобы все это с ней обговорить. Он был один-одинешенек на всем белом свете.
V
А тут пришла Лолла.
У нее просто не осталось другого выхода, это собственный отец загнал ее в угол прежде, чем задать деру. Перед тем как покинуть дом и город, он оставил долгу на тысячу крон и фальшивую расписку в Частном банке.
Лоллу словно током ударило, когда мать рассказала ей об этом несчастье, но она была сильная и бесстрашная и тотчас поступила в услужение к молодым Клеменсам. Работы почти никакой, но и жалованья тоже никакого, чтобы рассчитаться с банком, словом, у нее были все основания в свободный вечер ходить и «думать». Думала она, думала и придумала, что надо заставить Бродерсена выручить фальшивую расписку. Тогда она пошла к нему и у него осталась. Вот как было в первый раз.
