— Очень, говорят, богатые люди.
— Вот разве что. Вообще-то этот Вильям — славный парень и всегда одет по последней моде. Раньше он ничего не стоил, сейчас малость распрямился. Но все равно… не знаю, не знаю. Они люди необразованные. Один раз он хотел напоить меня.
— Хотел напоить? — равнодушно переспросил Абель.
— И пытался поцеловать.
Молчание.
Лолла искоса взглянула на него:
— За мной не только он бегал. Но тому, кто нужен мне, не нужна я. Так оно все и идет.
Абель:
— Как ты думаешь, кто из них хочет разводиться, он или она?
Лолла, возвращаясь откуда-то издалека:
— Разводиться? Никто, ни он, ни она.
— Все дело в богатстве… Самые богатые люди в городе, как я слышал.
— Ну, положим, у Фредриксена имение побогаче их будет. — У Лоллы вдруг мелькает мысль: — А ты знаешь, почему Фредриксен никак не прогонит с «Воробья» своего пропойцу-брата?
— И почему же? Тебя что, это волнует?
— Еще как волнует! Такой прекрасный корабль в руках Ульрика и его буфетчицы.
— У тебя есть акции «Воробья»?
— Откуда у меня акции! Но получилась бы стоящая операция. «Воробей» из года в год дает шесть процентов, как я слышала. Больше, чем банк.
Абель, зевнув:
— Надоело ходить с завязанной рукой.
— А что там у тебя?
— Да так, болячка.
Какое-то время он опасался, что из-за браслета может подняться шум. Газеты поместили заметку под названием: «Кража в церкви», и в «Приюте моряка» шли оживленные разговоры: «Это ж надо, какие злодеи! Как их гром не разразил!»
Абель хотел попросить Ольгу хоть какое-то время не выставлять браслет напоказ, но ее нигде не было видно. Ну и ладно, в случае чего сама разберется — уж если она умеет заставлять людей носить шляпки задом наперед. А ему мешаться незачем.
Больше его беспокоило, что в «Приюте моряка» ему начали каждую неделю выставлять счет. Странное поведение, похоже, ему больше не доверяют. Он с улыбкой уплатил по первому счету, с такой же улыбкой — по второму, улыбался и при виде третьего, но смог лишь пообещать расплатиться завтра или, наверно, завтра. Прождав еще неделю, ему вообще отказали. Это ж надо, как они себя ведут!
Но с другой стороны, оно и к лучшему. Эти регулярные напоминания просто невыносимы. Он уложил свои вещички, рука к тому времени успела зажить, так что он вполне мог все их унести, а других сокровищ на этой земле он не собрал.
Тут как раз заявилась маленькая Регина с записочкой от своей матери: мол, не может ли Абель им помочь, потому как у них больше ничего нет.
Он ответил на словах, что хорошо, и написал записочку, что, разумеется, в течение дня. Вечером ты найдешь меня в сарае.
Но оказывается, маленькой Регине этого было недостаточно.
Она уже стала большая девочка и последнее время ходила у причалов, а также по комнатам «Приюта», продавая морякам религиозные брошюры. Абель однажды купил у нее «Благую весть», теперь она разносила «Безмолвного утешителя», целую стопку. Ей полагался процент с проданного.
Абель купил «Безмолвного утешителя» и положил его в сторону.
— Ты повесь его на стену, — сказала она.
Но у него не было ни гвоздя, ни молотка, вообще ничего такого.
Она покрутила головой по сторонам и сказала, что «Утешитель» может висеть и на булавке, но булавка у меня всего одна, да и ту я обещала постояльцу из восьмого номера, если, конечно, уговорю его купить.
Занятная была эта Регина, лицо приятное, но почти беззубая.
— Он что, ничего не захотел у тебя взять?
— Еще уговорю. А ты зайди к нему, если я закричу.
— С чего это ты закричишь?
— Он хочет посадить меня к себе на колени.
Абель задумался:
— Тогда, пожалуй, тебе не стоит к нему ходить.
— Ничего, я еще заставлю его купить.
Странная девочка. Никак не желает упустить сделку. Он предложил дать ей крону вместо жильца из восьмого номера, но это ее не устраивало.
Ее не было совсем недолго, потом она сунула голову в дверь и прошептала, что все-таки заставила его купить.
С тех пор как старьевщик вывез вещи, в сарае не стало хуже, теперь больше похоже на жилую комнату, думал Абель. Хорошо бы со временем прикупить печку.
Вот отсюда его никогда не выставят. Сарай принадлежал железной дороге и стоял заброшенный уже лет десять или двадцать подряд. Старый Бродерсен платил за него, потому что был аккуратный и честный, но Абель никакой платы не вносил, да с него никакой и не требовали.
Покамест он брал провизию у купца Гулликсена, в таких случаях молодой Гулликсен никогда не говорил «нет». А для себя Абелю было так мало нужно, он привык к лишениям.
Когда Лили заявилась вечером, она была совершенно не расположена к нежностям. Ничего похожего. Она завела речь об Алексе: мол, тот все очень хорошо принял и теперь вполне спокоен, после того как она обещала никуда без него не ходить. Да и ни к чему это, Алекс мужчина хоть куда, ей больше ничего не надо. А дело вот в чем: ты можешь нам помочь?
— Конечно, — ответил он, указывая на свои припасы. — Бери, сколько можешь унести.
— Да, но я… — пролепетала Лили.
— Да, да, сколько сможешь. А я как-нибудь обойдусь.
— Не о том речь. Деньги у тебя есть?
Абель, с улыбкой:
— Деньги? Нет.
Лили потеряла дар речи.
— Ну, может, несколько крон я наскребу. — И он порылся в карманах.
Лили:
— Да что такое несколько крон?! Банк хочет получить проценты и очередную выплату. Я несколько раз занимала понемногу, а последний раз сделала большой заем.
Оба помолчали. Потом Абель сказал:
— Пусть банк подождет. У меня, во всяком случае, денег нет, я расплатился в «Приюте».
В Лили проснулась привыкшая к подсчету кассирша.
— А не ты ли брал у меня деньги из моего займа?
Абель, ошарашенно:
— Да, но…
— И ты не можешь вернуть мне даже эти деньги?
Абель задумался.
— Сейчас не могу. Сегодня вечером не могу.
— А когда же?
— Потом. У меня есть другие расходы.
Уходя, она все-таки прихватила почти всю провизию, но он не обратил на это внимания. У него теперь был дом, где можно жить, так сказать, собственный дом, то, что люди называют меблированной квартирой. По углам валялись различные предметы, которые не соблазнили старьевщика: он нашел нож, застрявший в ножнах, сплошная ржавчина, но вполне можно отчистить, будильник, который он тоже, пожалуй, сумеет починить, кастрюлю с проржавевшим дном, отслужившую свой век керосинку, негодный жестяной светильник, старые гвозди в коробке, начатое матерью вязанье — все сплошь никуда не годные предметы, траченные молью и ржавчиной, вид их не взволновал его, хотя он помнил многое с детских лет на маяке. Все это натаскал его отец и не мог выкинуть, мать же была больна и не прибиралась.
