— Как у него там все выглядит? — спросила Ольга.
— Точно, как было при вас… при нем, я хочу сказать. Так же чисто и нарядно в гостиной, олеандр все такой же зеленый и красивый. Так что можешь ни о чем не тревожиться.
— Я — и тревожиться? Да меня это совершенно не волнует, мне какое до этого дело? Мой дом совсем в другом месте, ты уж извини, Лолла.
— Да я и не думала…
— Дорогая, меня бы отнюдь не удивило, если бы ты и подумала. Я ведь когда-то там жила, там ложилась и там вставала. Но теперь все не так. Последнее, что я слышала — уж и не помню от кого, — что теперь он ведет два больших процесса по поручению землевладельца Фредриксена. Собственно говоря, это фру Фредриксен его пригласила, чтобы сделать все как следует. А надо сказать, что процессы — сильная сторона Клеменса, это тебе не добиваться уплаты по счетам. Речь идет о завещании, с которым не все в порядке. Фру, верно, кажется, что ее обманывают, что ей мало отписали, уж и не знаю. А второй процесс связан с тем, что у капитана Ульрика вроде бы есть жена в Африке. Это ж надо! Но Клеменс получит хороший гонорар, если успешно проведет оба этих дела.
Молчание. Дамы прислушиваются к шагам в коридоре.
— А, вот ты где! — говорит Гулликсен.
Он, вероятно, слегка раздосадован — или должен быть раздосадован из-за Лоллы, той самой Лоллы, которую он когда-то хотел напоить и поцеловать и тому подобное. Но теперь он сама уверенность, он и думать не думает про всякие старые истории, он холоден и исполнен высокомерия.
— Я тебя искал, Ольга.
— А я нигде тебя не видела и поэтому зашла сюда, — отвечает Ольга, — я тут как раз сижу и рассказываю своей старой подруге, что нам с тобой хорошо вдвоем, и что мы никогда с тобой не разлучаемся, и что ты пытаешься вбить в мои куриные мозги свою торговую премудрость.
— Да, это действительно подходящая тема для разговора. Кстати, фру Бродерсен, я уж довольно давно позволил себе адресовать вам письмо. Вы, может быть, его не получили?
— Я его получила.
— Вы не хотели бы закупать провизию у нас? Прежняя буфетчица все у нас покупала. И мы отлично ладили.
— А я всю жизнь покупала у Вестмана, при нем и осталась.
— Я просто так спросил.
Молчание.
Ольга, желая переменить тему:
— Стало быть, сидим мы тут и болтаем. И прежде всего о том, как это мило с твоей стороны взять меня с собой, хотя у тебя так мало времени. Я радуюсь, словно дитя, и, знаешь, Лолла, по правде говоря, я проголодалась.
— У меня все готово, — сказала Лолла и вышла.
— Как это готово? Откуда ей знать, чего ты хочешь? — спросил он.
— Просто маленький второй завтрак. Она ведь раньше у меня служила.
— Ах да, верно! — воскликнул он не без раздражения. Ну никуда не уйти от того, что было раньше.
«Воробей» к сроку пришел в соседний город. У Гулликсена были там свои дела, и он сразу сошел на берег, жена его тоже надела шубку, но, поскольку муж уже все равно ушел, переменила намерение и осталась на борту. И очень долго просидела с капитаном в приборной.
— Перед тобой мне нечего изображать, Абель, — сказала она, — я взошла на борт твоего корабля с новым мужем.
— Желаю счастья! — сказал он.
— Само собой — желаю счастья. Ты только подумай, я получила письмо от Рибера Карлсена, и он тоже пишет: «Желаю счастья!» Он уже второй раз желает мне счастья.
— А, это тот, что читает проповеди в церкви. Я, помнится, слышал что-то такое про искупление.
— Абель, не говори так. Рибер Карлсен действительно очень известный и действительно большой человек. Меня чрезвычайно обрадовало его письмо, он такой доброжелательный и такой серьезный, у меня даже возникло такое чувство, будто я получила поддержку или будто я теперь не совсем одинока. Но, как я понимаю, он тревожится за мое вечное блаженство и тому подобное.
— Это ты-то одинокая! Ты, которая может опереться на столь могущественного и богатого человека, как Гулликсен?
— Я не уверена, что ты говоришь именно о том. Но чтобы без обиняков: я не могла жить без денег на булавки. Вот почему я так поступила. Ради денег я многое могу вытерпеть.
Абель задумался над ее словами, потом сказал:
— Тебе требуются деньги на булавки для многих нужд.
— Вот именно! — воскликнула она и подхватила тему: — Вот теперь ты умница! Именно это я всегда и говорила: мне нужны деньги для многих нужд. Я не могу оставаться без средств. Но мужчины разве это понимают?
— Нет, не понимают! Нам не нужен красный лак для ногтей и черная тушь для ресниц.
— Вот-вот! А ты предпочел бы видеть меня с косой во всю спину, и это теперь, когда все женщины ходят стриженые.
— Дай мне как следует насмотреться на тебя. Ты сегодня так мало накрашена — просто чудо, — сказал он, зажигая верхний свет.
— Да, и очень может быть, что я сделала это специально, поскольку собиралась побывать на твоем корабле.
— Ну-ну! Навряд ли это предназначалось штурману либо мне.
— Послушай, Абель, может, тебе тоже надо жениться?
— Да, вообще-то пора бы обзавестись человеком, который возьмет на себя дойку, уход за курами и штопанье дыр в моем хозяйстве.
— Нет, я серьезно.
— Я ведь был женат.
— Но бестолково. Нет, Абель, тебе полагалось бы жениться на мне.
— Верно. Но у тебя я не имел никаких шансов.
— Не имел.
— А кроме того, даже получи я тебя, все равно я бы потом снова тебя потерял.
— Да, если б ты не сумел меня удержать.
— Удержать тебя — чем же? Тебя не удержишь. Ты ведь все равно что электрический свет. Это свет, который создан только для глаз, для зрения. Может, в нем и есть немного тепла, но не столько, сколько в печке.
— Ну, конечно, не как в печке, но все-таки. Я уж и то пытаюсь на свой лад сделать так, чтоб меня удержали, — тихо добавила она. — Ты обратил внимание, что, когда мы раньше были вместе, я хочу сказать, вместе с Клеменсом, я никогда не называла его по имени?
— В ресторане? Да, я помню.
— Ни единого разу. Я ему просто говорила «ты» и могла обходиться без имени. Я приберегала имя для моего нового мужа, у них одинаковые имена, обоих звать Вильям. Тогда он, правда, еще не был моим мужем, но я приберегала это имя для него. Мне казалось, что я должна это сделать, хотя бы это.
Абель вдруг сильно покраснел, но принял равнодушный вид.
— Должен сказать, что с твоей стороны это было очень благородно.
Ольга, вспыхивая:
— Ах, Абель, как мило, что ты так говоришь. Нет на свете другого человека, который сумел бы оценить это по достоинству.
