Штурман Грегерсен был в плохом настроении и с ходу начал отбрыкиваться: у него болит горло, приходится полоскать его коньяком.
Да, отвечали они, но за лето горло болеть перестанет.
— Будем надеяться, — сказал Грегерсен угрюмо. Он злился, что посторонние люди позволяют себе рассуждать о его горле.
— На том и порешим, — сказали они.
Нет и нет. Грегерсен желал сперва все хорошенько обдумать.
— Но «Воробей» должен выйти завтра в семь часов.
Грегерсен, досадуя на их настырность:
— Ладно, я согласен, но ненадолго, учтите. Вы спорите с больным человеком, а у меня слишком болит горло, чтобы заводить долгие разговоры. Но так уж и быть, раз сказал, значит, возьмусь. А кто будет меня подменять?
Кто-нибудь из команды, думалось им, к примеру, старший матрос. Выбирайте сами.
Дело наладилось, все вроде наладилось. Грегерсен за капитана, а подменяет его Алекс. Он проработал меньше других, но проходил на «Воробье» уже тринадцать месяцев и знал все, что знают другие. Вдобавок он был вежлив и хорош собой, и его можно было приспособить продавать билеты. Черт подери, если не Алекс, то кто же?
Но потом все затянулось. Надолго затянулось. Прошла одна неделя, другая — и никаких перемен. Так могло продолжаться лишь в одном случае: если Грегерсен сдастся и будет постоянно выполнять капитанские обязанности. Все зависело от Грегерсена. И случилось небывалое: за лето у Грегерсена наступило значительное улучшение, то ли от морского воздуха, то ли от полосканий коньяком. Словом, он не отказался заменять капитана, а буфетчица и Алекс тоже ни от чего не отказались.
Но ситуация не во всем была благополучной: Грегерсен и не думал тратиться на капитанскую форму, он даже не нашил третий золотой шнур на свою штурманскую куртку, а потому и у штурмана по имени Алекс не было ни малейших шансов обзавестись хоть одним шнуром. Алексу же не нравилось продавать билеты пассажирам в матросской робе, несговорчивые порой вообще не желали отдавать деньги человеку без единой нашивки. А ко всему прибавилась и еще одна, довольно сложная проблема: до сих пор Алекс оставался вместе с командой, но теперь он получил повышение и мог рассчитывать на место штурмана в салоне. Как человек вежливый, он ничего не требовал, но попросил официанток замолвить за него словечко. Буфетчица сказала «нет». Отказ дошел до Алекса, когда он уже три месяца проходил в штурманах, и это был жестокий удар. Он напомнил, что женат не на ком-нибудь, а на Лили, даме, которая в свое время была кассиршей на лесопильне. Тогда тем более нет, сказала как отрезала буфетчица, тоже мне, Лили, нашел чем хвастаться. Ближе к Рождеству Алекс начал прикидывать, не стоит ли ему обратиться с жалобой в профсоюз.
Словом, все у него шло наперекосяк и во всем не везло! Грегерсен не перебирался в капитанскую каюту, Алекс соответственно не мог перебраться в штурманскую. Ну и, наконец, игра в карты. Мог ли он, заделавшись штурманом, по-прежнему играть в карты с командой? Чтобы бывалые матросы Леонарт и Северин насмехались над ним и предлагали ему определить высоту солнца.
Однако хуже всех пришлось буфетчице фру Бродерсен. Прежде она была матерью капитана, ну пусть не матерью, а мачехой, была леди, а теперь она стала просто буфетчицей, и не более того. Она была дама начитанная, образованная, с хорошими манерами, рослая и представительная, элегантно одетая, гордая, держалась с достоинством и не общалась с каждым-всяким, а теперь все грозило стать по-другому. В дни больших развлекательных выездов находились даже пассажиры, которые считали вполне возможным, чтобы она сама подавала кому кофе, кому полбутылки вина, они-де уже давно заказали. Она выслушивала их наглые требования, не говоря ни слова в ответ. Коль скоро она не желает общаться с каждым-всяким и без толку болтать языком, ей остается только молчать. Перестав быть членом семьи самого капитана, Лолла вообще утратила прежнее положение. Она страдала. И Грегерсен, и Алекс только выиграли — их и в чине повысили, им и жалованье прибавили. А чего достигла она? Дождавшись конца лета, она пошла к молодому Клеменсу.
Лолла вполне могла обратиться к Ольге и спросить совета у нее, но пошла она к молодому Клеменсу.
Он выглядел таким же, как и прежде, учтивым и обходительным, хотя, возможно, чуть более счастливым, чем в прошлый раз. Он показал ей все книги, которые дожидались ее, а их набралось очень много, он не торопился расставлять их по местам, рядом с прежними книгами, пока она их не просмотрит.
За такую трогательную заботу она могла лишь учтиво поблагодарить и сделать заинтересованный вид. Но пришла-то она с другой целью, и пусть он извинит ее за то, что она отнимает у него время. Так вот, нельзя ли немного посвятить его в ее личные дела?
Ну конечно же, о чем речь! Она сегодня и впрямь выглядит удрученной.
Лолла улыбнулась:
— Зато вы как раз наоборот.
Ну что о нем говорить… Дела у него идут неплохо, ему поручили вести несколько больших дел, одно из них он только что выиграл, между прочим, благодаря полюбовному соглашению. Так что он на жизнь не жалуется. А как она?
— Капитан Абель… он уехал.
Об этом Клеменс уже слышал. Удивительная личность.
— Сбежал, — продолжала она. — По-другому я это назвать не могу.
А ей в общем-то надоели и работа, и сам корабль, как же ей теперь быть?
Клеменс правильно ее понял, он ни на секунду не подумал, что она намерена поступить к нему в услужение. Или все-таки подумал? Представьте себе, на какое-то короткое, удивительное мгновенье эта мысль промелькнула у него в голове. Он растерялся.
— Да, мы все можем задать себе вопрос — как нам теперь быть? — сказал он и добавил: — Милая Лолла.
Но ей-то как быть?
Молчание.
Между прочим, она, может, не откажется от рюмочки вина, раз уж пришла к нему?
Лолла, залившись румянцем:
— Вы… вы, верно, шутите?
Но ведь она приносила ему кофе и пирожное на пароходе, и с ее стороны это было так любезно, он до сих пор не забыл. И раз уж она пришла, он сходит за бутылкой.
С этими словами Клеменс встал.
— Ну зачем же вы сами?
— Пустяки.
Но Лолла поднялась и пошла за ним следом. Она еще с прежних времен не забыла, где у них стоит вино. Можно она ему подсобит?
Они принялись за дело, на пару отыскали полбутылки портвейна, и Лолла внесла ее на подносе. Кивнув друг другу, они выпили.
Да, пояснил он, ему теперь приходится самому кое-что делать по хозяйству. Регина-то ушла.
— Вот как?
А потом она и вовсе обручилась. Правда, теперь к нему ходит Регинина бабушка, вафельщица. Она приходит каждый день к завтраку. Обедает он где-нибудь в кафе, а на ужин сам себе берет что-нибудь из кладовой.
Лолла только головой покачала.
