Сначала они хлынули в больницы. Потом поняли – помочь им никто не в силах, и стали стыдливо прятаться. Мы так долго относились к смерти как к чему-то непристойному, что не могли без страха встречаться с ней под открытым небом. Заползали в свои норы, включали Си-эн-эн или «Фокс-ньюс» и умирали перед телевизором.
Я почти невесомо давлю на педаль газа и разглядываю улицу. Нет ли чего-нибудь нового? Вон пустой полицейский фургон, а там – брошенный «Тесла» с распахнутой дверцей. «Мерсы» и «бимеры», «Тойоты», «Лексусы», «Хонды», «Форды», «Крайслеры» и «Кадиллаки». Все бензобаки пусты. Капоты открыты и помечены яркими символами. Зачеркнутое «А» означает «аккумулятор снят», зачеркнутое «Б» – «бензин слит».
Облупившийся прогнивший ларек «Халяль-кебаб». В горшках на окнах буйно разрослись цветы, будто киоск украсили к празднику.
Повсюду собачье дерьмо и полчища мух.
На перекрестке Вашингтон-Плейс и Мерсер-стрит кто-то вывел на асфальте аэрозольным баллончиком: «Откровение 2:4». И ниже – «Но имею против тебя то…». Здесь надпись обрывается. У писателя закончились то ли краска, то ли время, то ли желание.
– «Но имею против тебя то, что ты оставил первую любовь твою»
[1]
, – заканчивает цитату Питер.
Интересно. Кто «имеет против»? Бог? Что за первая любовь?
В конце улицы резко торможу и высовываюсь из окна. Обозреваю Бродвей.
– Водишь хуже моей бабушки! – возмущается Донна.
Я не обращаю на нее внимания. Наше утлое суденышко приближается к опасным порогам.
Бывшие швейные фабрики и жилые дома Бродвея пусты. В разбитых окнах – никакого движения. Отсюда и до самой территории Барабанщиков встречаются только животные да редкие чужаки, которые иногда ненадолго объединяются в маленькие группки. Такие вряд ли полезут с нами в драку.
Нас обходит стороной свора собак, трусит на юг.
– «Одежда, без которой не жить», – читает Донна на козырьке магазина. – Ха-ха, вот уж точно. ЛОЛ.
Ненавижу, когда говорят языком эсэмэсок. Смешно тебе? Так смейся! «Пацталом» от хохота? Вон он стол, залазь и хохочи.
Еще меня утомляет вездесущий юмор висельников. Магазинные витрины, рекламные объявления, артефакты прошлой жизни – все это кажется сейчас дурацким и глупым. Пиар. Вывески. Бутербродная «Лё корзинка». Магазин «Витаминчик». Косметическая лавка «Телесница». Так и хочется заорать: «Вы что, завтра ведь конец света!»
Едем по тротуарам Бродвея и развлекаемся чтением вывесок.
– «Американские наряды», – начинает Донна.
– «Жажда платья», – подхватывает Питер.
– «Макдоналдс», – продолжает Донна.
– «Обувной сундучок», – не отстает Умник.
Неужели вся эта ерунда когда-то имела для нас значение? Трогала сердца? Теперь старые названия звучат будто слова заклинания. Будто мы взываем к душам усопших предков. Магазины – точно бесчисленные святыни забытых божков, до сих пор требующие дани. Словно тысяча имен мертвого бога.
– Меню номер четыре, пожалуйста, с «колой», – вырывается у меня.
– Я принесу, – отзывается Питер. Потом добавляет: – До апокалипсиса я был вегетарианцем. Сейчас не до жиру. Теперь я всеядный. Ем все.
– А все ест нас, – говорит Донна.
Черепашьим темпом едем дальше на север.
– А вы видели, что за нами крадется Пифия? – спрашивает вдруг Питер.
Я уже заметил сзади невысокую фигурку, порхающую от укрытия к укрытию.
– Ее хотят съесть собаки, – сообщает Питер.
Свора трусит за фигуркой по пятам, втягивает носами воздух и предвкушает добычу.
Останавливаю «Чикиту», выскакиваю на улицу и оглядываю здания вокруг – нет ли стрелков.
Невысокая тень кидается за такси.
– Она вроде как ниндзя, да? – не унимается Питер.
– Ниндзя – японцы, – поясняю я. – А она китаянка. Считает себя носителем традиций Шаолиня.
Пифия получила свое имя довольно забавно. Ее отец преподавал в моей школе кунг-фу и тай-чи. Я упоминал, что в Учебном центре царила идеология хиппи? Так вот, Пифия решила, будто должна унаследовать отцовский титул – хоть росту в ней от силы полтора метра и худая она, как гончая, – и попросила называть ее «Сифу», что в переводе с мандаринского наречия означает «учитель, наставник». Кто-то из ребят воскликнул:
– Как? Сифия? А, пифия! Ура, у нас появилась своя прорицательница, прям как в «Матрице»!
С тех пор имя к ней так и приклеилось.
– Выходи! Яви себя миру! – кричит Питер. – Я вот о своей ориентации, например, всему миру раструбил, – тихонько добавляет он.
Пифия удивленно вскидывает голову – мол, неужели меня заметили?
Я машу ей, чтобы подошла.
– Слушай, – начинаю. – Спасибо за то, что хочешь помочь. Но очень уж ты… как бы это сказать… маленькая.
– Ты меня плохо знаешь, – с непроницаемым лицом заявляет она.
– С удовольствием узнаю тебя получше. Когда вернусь. А пока давай отвезем тебя домой.
– Нет, – не соглашается Пифия. – Я могу пригодиться.
Так, к голосу разума эта пигалица глуха. Обратимся к силе. Я кладу руку Пифии на плечо. Теперь из-за нее придется возвращаться, вот досада!
Неожиданно мое запястье оказывается у Пифии в руках, она заламывает мне пальцы, и тело пронзает дикая, невыносимая боль. Я спотыкаюсь, девчонка лупит меня по ногам, те подкашиваются, и в довершение я получаю удар по горлу игрушечными маленькими пальчиками, сейчас напоминающими когтистую птичью лапу.
Дыхание возвращается ко мне небыстро.
– Черт, сестренка… – бормочет Питер.
– Я могу пригодиться, – повторяет Пифия.
Донна поднимает меня с асфальта. С трудом сдерживает смех.
Я, согнувшись в три погибели, тычу вверх указательным пальцем – мол, внимание, речь держать буду.
– Добро пожаловать в команду, – выдавливаю из себя.
Теперь и у нас есть свой хоббит.
Донна
Проезжаем бывшую школу Питера, Стоунволл, на Астор-Плейс. Здесь учились старшеклассники геи, лесбиянки и трансгендеры, к которым в «нормальных» школах относились хреново.
Питер. Старая добрая альма-матер.
Я. Клевое заведение было?
Питер. А то! Гейское-гейское, веселей не придумаешь. Занятие по дизайну интерьеров, изучение мюзиклов, а на третьем уроке – дискотека. Потом у лесбиянок – урок кройки и шитья. (Задумывается.) Да нет, обычная школа. Только не травил никто. По крайней мере за то, что ты – гей. Скорее, могли травить за то, что недостаточно гей.
