Глубокомысленно.
Джефферсон. Ага.
Я. Может… отгул возьмем? Ну, куда спешить?
Джефферсон грустно улыбается.
Опускаю взгляд в сине-зеленую глубину.
Я. А я-то надеялась.
Джефф. Думаешь, я ненормальный?
Я. Нет. То есть да. Больше никто не решился бы. Даже и не мечтал бы. Но дело хорошее. В смысле, правое дело. Наверное.
Джефферсон. А вдруг там ничего нет? Пустой остров? С пыльными лабораториями и рваными папками? Без ответов?
– Ну, зато мы попробовали, – отвечаю. – Совесть будет чиста. Пустой остров – еще не самое страшное. С нашим-то везением на нем должны жить гигантские тараканы-людоеды.
Он усмехается.
Я. Знаешь, можно вообще на все забить. Развернуть лодку и плыть домой.
Джефферсон. Очень мужественно.
Я. Учитывая, как далеко мы от дома, – да, мужественно.
Джефферсон. А как же Паук, Тео и Капитан? Они нас убьют.
Я. Ты что, в это веришь? После того, как немножко их узнал?
Джефферсон (мотает головой). Нет. А вдруг ответ там все-таки есть? И мы сможем что-то изменить? Разве ты не хочешь иметь будущее?
Я. У меня и так есть будущее. И оно мне нравится. Лучше пусть у меня будет тысяча дней с тобой, чем сто тысяч без тебя.
Странно, когда влюбляешься, начинаешь пороть всякую чушь. Я по крайней мере начала.
Джефф. Я с тобой. И исчезать пока не намерен.
В рулевой рубке Капитан сидит над картой. На острове мало что нарисовано: несколько дорог-ниточек и точка – по словам Капитана, вертолетная площадка.
В западной части острова – там, где кроличья нога должна крепиться к телу, – круглый знак, из которого торчат лучики.
Капитан. Еще один маяк. Его отсюда видно. К юго-востоку от него – волнорез. Там можно пришвартовать судно, если проход в гавань свободен.
Джефферсон. Думаю, тебе с Пауком лучше остаться на корабле. А Тео пусть идет с нами.
Капитан. Тео сделает то, что скажу я. (Плаванье прошло так гладко, что я и забыла, как всего пару дней назад мы были почти врагами.) В любом случае сегодня никто никуда не идет. Не хочу рисковать на ночь глядя. Сначала надо осмотреться.
Значит, все-таки отдых. На остров никто особо не рвется, один только Умник. Он изучает полоску суши в бинокль и что-то шепчет себе под нос. После смерти Пифии Умник так делает все чаще.
Бросаем якорь между Ориент-Пойнтом и островом Плам.
Внизу лодки, среди плесневелых подушек и засаленного тряпья, я нашла каменный кусок древнего мыла и чистое неизвестно-для-чего-использовавшееся полотенце. Я собираюсь принять ванну – если нас и правда сожрут тараканы-мутанты, не хочу запомниться Джефферсону вонючей козой. Когда никто не видит, в одном белье опускаюсь за борт. Брр, как холодно! Аж придатки скукожились. Наконец привыкаю к ледяной воде и блаженствую в ее объятиях, смываю грязь, пыль и слезы.
И тут вижу, как Джефферсон бросает Кэт. Ну, это я так решила: они вдвоем стоят на корме, Джефф нацепил очень серьезное лицо и что-то тихо, настойчиво объясняет.
Кэт, похоже, реагирует нормально; во всяком случае, в конце она просто пожимает плечами. Брови Джефферсона сходятся: он, очевидно, не уверен, что до нее дошло.
Кэт подходит к перилам и стягивает с себя рубашку. Потом спокойно расстегивает лифчик, бросает его вместе с рубашкой под ноги. Кучка одежды растет: туда же летят штаны. Наконец абсолютно голая Кэт безупречно, как олимпийская чемпионка, сигает с борта в воду.
Я втайне надеюсь – вдруг не выплывет, вдруг это широкий самоубийственный жест? Ага, жди. Кэт показывается на поверхности, выплевывает фонтанчик воды, демонстрирует шикарную рекламную улыбку и вытягивается на спине.
Этот цирк привлек всеобщее внимание. Мальчишки не знают, куда себя девать: сначала глазеют на Кэт, потом задумчиво переводят взгляд на облака или идут к другому борту – явно неохотно. Я чувствую себя немножко дурой. Дура потому, что купаюсь в белье, как недотрога, – некоторые вон не парятся. И дура потому, что жалела Кэт. Она кувыркается назад – выглядит, честно говоря, неприлично, – уходит под воду и снова выныривает.
Кэт. Ой, привет. (Будто раньше меня не замечала.) Как делишки?
Я. М-м, нормально. А у тебя?
Кэт. А меня только что Джефферсон бросил. Во прикол, я-то считала, мы просто трахаемся.
Ох.
Нет, меня это вроде трогать не должно. Я ж не хочу, чтобы она помирала от разбитого сердца. Просто ее слова звучат презрительно: «Плевать, я выше ваших глупых трагедий, жалкие неудачники!»
Очень трудно придумать достойный ответ, когда плаваешь в нижнем белье.
Я. Ага. Ясно. Ну, оставлю тебя… наедине с водой.
Подгребаю к лодке. С нее свисает старая шина. Пытаюсь залезть поэлегантней, но шина скользкая, и я напоминаю мартышку на детских качелях.
Джефферсон торчит на задней палубе. Он бросает на меня взгляд, и я – инстинктивно, наверное, – прикрываюсь руками. Холодно, знаете ли. И вообще… Мы не так близко знакомы. Пока что. Не знаю. Мне вдруг стало ужасно неловко.
Блондинке надо отдать должное. Умеет все испортить.
* * *
Ужинаем свежей скумбрией, обжаренной в кукурузной муке, со сладким луком. На десерт – клубника. И опять белое вино. Вот черт.
Сегодня разговоров почти нет. У всех ощущение, будто мы стоим на краю чего-то, накануне чего-то – правда, не понятно, чего. На лице Джефферсона читаю: «Извини». Улыбаюсь в ответ и трясу головой – не парься.
Питер, естественно, все просекает. Я устраиваюсь в передней части лодки, и тут подходит он.
Я. Питер! Знаешь, что самое потрясное?
Питер. Я влюбился!
Стоп. Чего?!
Питер. Тео – просто класс, правда? Такой сильный, молчаливый и симпотный.
Я. Да, но… Мне показалось, он – натурал.
Питер. Думаешь? Когда Ногастая голышом прыгнула за борт и начала трясти своими прелестями, Тео отвернулся и пошел к другому борту типа: «Фу-у».
Я. Так и сказал: «Фу-у»?
Питер. Ну, не сказал. Но лицо было соответствующее.
Я. Наверно, из вежливости. Ну, типа неприлично на такое смотреть.
Питер. Да блин, хорош мне настроение портить. Придумала же, неприлично!
Я. Прости. Я за тебя рада. Честно.
Питер. Спасибо. Кстати. Вы с Джефферсоном уже переспали? Я таки накаркал, да? Или у него не стоит?
