В обоих уголках ее рта запеклась кровь. Кэт открывает глаза, обведенные красными кругами.
– Джефферсон, – разлепляет она губы. Помолчав, добавляет: – Хорошо выглядишь.
– Ты тоже.
– Неправда. – Лицо у нее кривится, по щекам бегут розовые слезы. – Я выгляжу ужасно. Как покойница.
Кэт поднимает руку, но донести до лица не может.
Я сам утираю ее слезы.
– Никакая ты не покойница!
– Не надо… Не ври. Я знаю. Знаю, осталось чуть-чуть.
Она прижимается щекой к моей руке, и я не отнимаю ладонь.
– Донна… – шепчет Кэт.
– Что Донна?
– Она думает, я тебя не люблю. Думает, я просто… просто…
– Ну-ну, тише…
– Но смотри… смотри, что я сделала. – Кэт меня не слышит. – Пришли эти, спросили, кто пойдет с ними. А она спала.
– И ты вызвалась? Ради нее?
– Не ради нее, – возражает Кэт. – Ради нас. Мы с тобой здесь вместе. Ты ведь ее любишь? Может, вы оба выживете. Возьми меня за руку, – шепчет она.
– Кэт…
– Хочу тебя попросить…
– Проси, о чем угодно.
– Признайся мне в любви. Так, чтобы я поверила. Мне никто не признавался. Говорили, но не всерьез. Я точно знаю. – По щеке скатывается новая слезинка. – Признайся мне в любви так, чтобы я поверила.
Я не сомневаюсь ни секунды.
– Я люблю тебя.
– Я знаю. – Она крепче сжимает мою ладонь.
У меня перед глазами вдруг все плывет.
* * *
– Приведите его, – приказывает островитянам Старик.
Я не хочу вновь ощущать на себе их лапы, поэтому иду добровольно.
– Поразительно, – с улыбкой смотрит на меня Старик. – Как новенький.
– Поздравляю, – говорит Умник. – Ты будешь жить.
Это он мне.
– Проживешь долгую жизнь, – кивает Старик.
– Правда, чтобы полностью уничтожить вирус, понадобится курс лечения в несколько недель, – рассуждает Ум. – Затем…
– Ей. – Я показываю на Кэт. – Дай вакцину ей.
– Это не вакцина… – Умник явно собирается пуститься в объяснения.
– Не важно. Вколи ей эту штуку.
– Поздно, – мотает головой Старик.
– Ее теперь только на свалку, – соглашается с ним Ум.
Старик смеется – короткий, зажатый всхлип.
Умника что, подменили? Как он мог такое сказать?! Старик смотрит на него влюбленными глазами.
– Грубовато, конечно, Эндрю. Но… – поворачивается он ко мне, – по сути верно. Ее лечение оказалось неэффективным.
– Я приготовил вам нужную дозу стероидов. – Умник протягивает Старику шприц.
– Спасибо.
– Схожу за следующим подопытным.
– Вот и правильно, – кивает Старик. – Твоему другу нужно поостыть. Иди. Без меня справишься?
Умник, кивнув, взвешивает на ладони небольшой черный прибор – кажется, электрошокер. Они с Голубоглазым идут к выходу, и тут Ум оглядывается на меня.
– Запомни, Джефферсон, – многозначительно говорит он. – Некоторые должны умереть.
Мимолетная улыбка – и он исчезает.
– Присаживайся. – Старик указывает на металлический складной стул.
Я мотаю головой.
– Да брось. Ты же сейчас свалишься.
Я с трудом пробираюсь к стулу сквозь вязкий воздух и падаю.
– Ты присутствуешь при историческом моменте, понимаешь? – спрашивает Старик.
Нет.
– Это начало возвращения. Когда мы продублируем результаты – твои результаты! – человечество будет спасено.
Сказать мне нечего.
– Не говоря уж о том, что ты проживешь нормальную, долгую жизнь.
– Долгую жизнь?
– Да. Мы тебя спасли. Мог бы хоть поблагодарить.
– Ценой ее смерти. – Я киваю на Кэт.
– Брось. Столько людей умерло! Не будь неженкой. Поверь, если б я не научился обуздывать чувства… – Старик в задумчивости отводит глаза, погружается в свои мысли. Потом, очнувшись, заканчивает: – Меня бы сейчас здесь не было.
Он долго пьет воду, затем берет шприц, который дал ему Умник. Я невольно вздрагиваю, но Старик с улыбкой подносит иглу к своей руке.
– Эндрю такой заботливый. Благодаря твоему другу я скоро смогу обходиться без ежедневных уколов.
– Не понимаю, как вы выжили изначально?
– У меня редкая патология, синдром частичной нечувствительности к андрогенам. Один случай на пятьдесят тысяч. Тяжелый недуг, причем во всех отношениях. Не только физические симптомы… – Он снова уходит мыслями в прошлое, в былые обиды. – Быть не таким, как все, очень тяжело, знаешь ли. Представляешь, с каким отношением к себе мы сталкиваемся?
– Словом… – продолжает Старик, – ничего удивительного, что я занялся исследованиями в области гормонов. И моя устойчивость к… к вирусу, как оказалось, тоже была закономерной. Тем не менее, чтобы не умереть, мне пришлось накачивать себя стероидами. – Он помахивает шприцем, который приготовил Умник. – Результат, конечно, выглядит не особо привлекательно. – Старик тычет в прыщи на лице, усеивающие тонкую пергаментную кожу. – Не говоря уж о высоком содержании кортизола в крови. Кортизол – гормон стресса. Нервы у меня теперь ни к черту. – Он отхлебывает воду. – Порой я хотел все бросить. Но заставлял себя продолжать. Ради всего человечества. И слава богу, что заставлял! Если бы я не выжил… мир бы погиб.
Он выжидательно смотрит на меня.
– Я хочу домой, – говорю я.
– Об этом не может быть и речи. Придется остаться. Ты слишком важен.
– Я хочу домой.
– Теперь твой дом здесь.
Старик вонзает иглу в вену и жмет на поршень.
Донна
Капец. У меня тут настоящая «Зеленая миля» – я завела себе новую подружку, муравьиху.
Познакомились мы… вчера? Она ползла по полу вдоль стены, которая напротив двери в мою камеру. Деловая такая муравьиха, спешила куда-то.
Я ей:
– Ух ты, привет! Погоди! Вот тебе капелька воды. И крошка от батончика. Угощайся. Рассказывай, как дела в муравейнике?
Но подружка вскоре ушла. С тех пор гостей не было. Зато тягучего мрака и бесконечных секунд осталось море.
Наконец распахивается дверь. На пороге блондин-островитянин и Умник. Ничего не понимаю. Ум что, свободен? Никаких цепей не видно.
Блондин. Пора болеть.
