Лодье результаты опыта показались весьма знаменательными. Он не успокоился, пока, сев за письменный стол, не дал подробнейшую расшифровку случившегося в письмах, адресованных ученым, занимавшимся изучением электрической силы: Питеру ван Мушенбруку в Лейден и британскому исследователю и чернокнижнику Джону Франклину, обосновавшемуся в Североамериканской колонии.
Франклин весьма заинтересовался этим опытом и развернул широкие исследования вопроса, как всем известно, завершившиеся много позже американской революцией… Роль электричества в революции мало исследована, но, несомненно, оно оказывало гальванизирующее влияние, оживившее многие призраки и обиды прошлого. Кстати, в биографии Франклина существует немало пробелов, и вместе с обстоятельствами поспешного его отъезда из метрополии в американскую колонию они выдают в нем человека, близкого по типу к Лодье. Однако это случилось уже много лет спустя, после великой войны, где Британия вдруг выступила в числе врагов России.
Посчитав свой долг в отношении электричества до некоторой степени выполненным, Гавриил обратил внимание на химическую науку. Он написал секретарю Академии Ивану Шумахеру ходатайство о строительстве химической лаборатории для проведения опытов. Представленный проект предусматривал небольшое здание из трех помещений. Секретарь усомнился в полезности данных затрат и стал было затягивать дело. Но Лодья проявлял нетерпение и, вероятно, применил какие-то свои способности, чтобы ускорить дело. Внезапное ночное видение, представшее пред очами пробудившегося неурочно Шумахера, привело его в такой ужас, что он дико завопил, перебудив всех домашних, и сразу стал заикаться. Пережитый страх заставил его вспомнить судьбу покойных немецких членов Академии, и вопросы со сроками строительства были очень быстро решены.
Впрочем, не одни счастливые случаи были в это время у Гавриила. Судьба готовила ему испытание. Вскоре после достопамятного электрического опыта тяжело заболел первенец Лодьи, безмерно им обожаемый. Никакое искусство врачевания не смогло вырвать несчастного младенца из ледяных объятий небытия. В ту минуту, среди ночи, когда его жизнь угасла, жители соседних домов услыхали ужасный крик, непохожий на человеческий… В этом реве были неутолимая боль и страшная ярость дикого зверя, насмерть пораженного в сердце. В испуге проснувшиеся обыватели крестились и ждали беды. Полночи Гавриил простоял на улице на коленях, безмолвно вопрошая небо о причине такой кары. Через год в его семье родилась дочь.
Глава 29. Дело Лопухиных
Французы, которые помогли Елизавете Петровне сесть на трон, полагали, что тут-то уж они не ошиблись. Как выяснилось позднее, они были слишком самонадеянны. Осенью 1742 года скончался известный своей честностью престарелый князь Черкасский. Иностранные дела перешли к вице-канцлеру Алексею Бестужеву, беспринципному хитрецу, игроку и пьянице, получавшему деньги от англичан, и конференц-министру Карлу Бреверну, прежде приближенному к Остерману. Они были лидерами «австрийской партии», оплачиваемой британцами, и всячески стремились вытеснить французов из русской политики. А вместе с ними и пруссаков, которые пользовались пока преимуществами неустойчивого мира с австрийцами, признавшими потерю Силезии и графства Глац. Бестужев пруссаков ненавидел. И Фридриху II, желавшему иметь влияние на российскую политику, это не нравилось.
Елизавета Петровна приходила в себя после вчерашнего бала и бурной ночи. Голова у нее болела, поэтому она с трудом вчитывалась в письмо своего царственного прусского благожелателя. Он сообщал, что обосновавшийся по какой-то причине в Берлине бывший австрийский консул маркиз Ботта ведет заговорщицкую переписку в пользу Брауншвейгского семейства с единомышленниками в России, среди которых родня первой жены Петра Великого, Лопухины, и родственники сосланного в Сибирь опального вице-канцлера Михаила Головкина. Надо сказать, что не далее как этой весной сестра последнего, Анна Гавриловна Ягужинская, вдова уже несколько лет как покойного кабинет-министра, вышла вторично за Михаила Бестужева, брата нынешнего вице-канцлера. Этим была брошена тень и на лояльность самого вице-канцлера.
— Что за беда?! Нет мне покоя! Позвать мне Ушакова и Сашку Шувалова! — вскричала враз протрезвевшая государыня.
Немедленно налажено было следствие, скоро давшее плоды. Немало усердия в расплетении сей интриги приложил лейб-медик Лесток, коего не без основания кое-кто прозорливо почитал ее творцом. Интрига своим острием была направлена против Бестужева, которому, как ни чудно, некогда Лесток сам и протежировал.
Взяли по доносу болтливого Ивана Лопухина, сына вице-адмирала Степана Васильевича Лопухина, брата Евдокии Федоровны, первой жены Петра I. Волей Петра провела она половину жизни в монастырском заключении — за попрек, что присосался государь к титьке любовницы, Анны Монс. Лопухиных, представителей первой семьи Петра, можно было считать близкими по родству к семье малолетнего Иоанна Антоновича. Женой вице-адмирала была Наталья Федоровна, урожденная Балк, первая придворная красавица, осмеливавшаяся соперничать с самой Елизаветой Петровной. За что та ей порой собственноручно давала оплеухи и пощечины.
Соперничества царица простить не могла, отчего и воспользовалась подвернувшимся случаем. Всех пытали, и Лопухина на дыбе показала на подругу — Бестужеву, урожденную Головкину. Выяснилось, что в разговорах дамы обсуждали желательность отпуска Брауншвейгского семейства на родину. Это было приравнено к заговору. Однако ни брат вице-канцлера, ни сам он, вопреки ожиданию, не пострадали. Зато следствие втягивало в свой круг все новых людей.
— Господин Лодья? — двое зеленомундирных драгун с примкнутыми штыками угрожающе возвышались за спиной молодого прапорщика, надутого от упоения своей миссией. — Пройдем с нами! Взять!
Солдаты крепко взяли под руки растерявшегося от неожиданности академика и повели его по улице, предводительствуемые своим важным командиром. Лодья сразу смекнул, куда его ведут, однако чувство собственной невиновности, а может, и еще какие-то соображения позволяли ему высоко держать голову. Вот они миновали ворота Петропавловской крепости и вошли в здание зловещей Канцелярии тайных и розыскных дел, откуда раздавались крики пытаемых.
Престарелый и не столь уж далекий от кончины начальник Тайной канцелярии граф Андрей Иванович Ушаков вспомнил прибывшего не так давно из-за границы профессора академии Лодью и пожелал его выслушать. Итак, двое караульных доставили растерянного академика в камеру, по стенам которой развешаны были страшные орудия, обещавшие все виды немыслимых страданий. Арестованный предстал перед столом, за которым восседали Ушаков и его заместитель, Александр Иванович Шувалов, назначенный Елизаветой для присмотра и последующей замены Ушакова. Не успел последний ни о чем предупредить графа, как тот, любезный в свете и садистски-жестокий в застенке, взялся, по своему обыкновению, стращать новоявленного академика дыбой. Он наслаждался, видя человека в своей полной власти, и для пущего испугу подозвал двух палачей отменного роста и силы. Тогда, по свидетельству бывшего тут же его заместителя, Шувалова, Гавриил Степанович вдруг преобразился. Он выступил вперед и спокойно спросил грозного начальника застенка:
