В это время пристав Семиножко напряженно размышлял, что ему делать дальше: взять гробокопателей до того, как они вскроют ящик, или после того? А вдруг там кости? Вот смеху потом будет… Над ним начнет потешаться весь Киев. Уж что-что, но выставить дураком хохлы могут кого угодно. Был бы повод, а запасов юмора у них хватит. И батьку родного не пожалеет истинный хохол, лишь бы хорошо пошутить, а значит, выпендриться перед всем миром.
Гробокопатели совещались. Что-то их явно смущало. В особенности Ваську Шныря. Он то и дело встревоженно оглядывался по сторонам, будто каждую минуту ожидая какой-нибудь напасти. Остальные двое (в одном из них, широкоплечем здоровяке, пристав узнал Клима Чугунова, известную в полиции личность) тоже чувствовали себя на кладбище не очень уютно, хотя вокруг царила удивительная тишина — будто в округе все вымерло, даже ночные птицы.
Наконец после недолгого совещания сильный, как вол, Чугун легко подхватил ящик на плечо, и все трое пошагали к близлежащему леску — от греха подальше. Вдруг кто заметит? Посторонних на погост ночью и калачом не заманишь, но вот церковные сторожа иногда ради разминки заглядывали и сюда.
Семиножко невольно выругался. Тысяча чертей им в печенку! И как теперь быть? Гробокопатели так быстро вышли из оцепления, что его агентам оставалось лишь своими гляделками беспомощно хлопать.
Смешно оттопырив зад, пристав пополз на карачках к Совпелю, который таился неподалеку.
— Передай Жуку и Тетере приказ: идти вслед за ними, следить. Брать, когда вскроют ящик. Это если я не успею к тому моменту. Окажут сопротивление — бейте их наповал. Но сами под выстрелы не подставляйтесь! Может, и у них есть револьверы. Понял?
— Так точно, Петро Мусиевич, понял!
— Ну давай, давай, соколик! Поспешай! Да пригнись пониже, охломон! За версту тебя видно…
Золотой Зуб заметил маневр Семиножко и хотел уже последовать за агентами, но тут его придержал страх. Он вцепился в душу Ваньки железными когтями, и это было так больно, так страшно, что Золотой Зуб едва не вскрикнул, да вовремя успел захлопнуть рот: услышит пристав — прибьет.
Он так и остался лежать в канаве, млея от дурных предчувствий. Что касается Семиножко, то он решил зайти с фланга. Пристав уже понял, куда направились гробокопатели. На опушке леса, как раз на круче, над прудами, была удобная полянка, скрытая от любопытных глаз. Похоже, Шнырь знал об этом, потому что шел впереди и показывал остальным дорогу.
Пристав был прав. Ваську обуревали примерно те же чувства, что и его «коллегу» — Золотого Зуба. Ему даже почудилось, что некоторые надгробия начали шевелиться. Он с ужасом подумал, что еще немного, и покойники могут выйти из могил, ведь они, по сути дела, занимаются святотатством.
Шнырь не считал себя шибко богомольным, но в детстве у него была родная бабка, которая таскала мальчонку на все церковные службы. Из-за этого Васька верил в разные чудеса и высшие силы и когда воровал кошельки неподалеку от какой-нибудь церкви (а в центре, в самом фартовом месте Киева, церкви и храмы встречались на каждом шагу), то непременно жертвовал на богоугодные дела десятую часть своей прибыли.
Возможно, именно по этой причине карающая десница закона все время промахивалась, и Васька ходил на свободе. Так это или не так, но Шнырь свято уверовал в великую силу «церковной десятины» и никогда не жадничал.
— Надо уходить с погоста, — сказал он подельникам.
— Чего это? — спросил Чугун; справившись с первым волнением, он уже примерялся, с какой стороны удобнее пилить цинковый ящик.
— Того! — отрезал Васька. — Чтой-то мне не по себе, — все же объяснил он недоумевающему Климу жалобным голосом. — Нутром чую какой-то пожар
[53]
…
— Кончай праздновать труса! — вступил в разговор и Петря. — Здесь только мы и надгробия. Чем скорее мы откроем этот ящик, тем быстрее отсюда уберемся.
В отличие от Шныря Лупан точно не знал, какому Богу молиться. Родился он православным, потом его родители стали по какой-то причине католиками и заставили Петрю креститься по-иному — слева направо. А затем отец вообще принял мусульманскую веру, потому что так было выгодно для торговли.
Но это не спасло его от сабли янычара, который зарезал Лупана-старшего, как барана, только за то, что молдаванин склонился перед ним не так низко, как полагалось. После этой трагедии семья Петри бежала в пределы Российской империи.
Так что Петря в вопросах религии скорее был атеистом, хотя и испытывал некоторый трепет перед величественными православными храмами. Но самое главное: его никогда не мучили религиозные предубеждения и страхи. Он не боялся разной чертовщины, потому что ничего страшнее и кровожаднее янычар ни на земле, ни под землей, как считал Лупан, не существует.
Теперь же, когда вожделенное сокровище лежало перед ним на расстоянии вытянутой руки, Петря готов был сразиться со всеми силами ада.
Но оставался еще Чугун. При всей своей вспыльчивой и дуболомной натуре Клим обладал здравым смыслом и всегда прислушивался к мнению других. Хорошо зная Ваську, он ни на йоту не усомнился в том, что вор и впрямь почувствовал какую-то опасность. Но откуда она исходит? Этого Чугун понять не мог. А раз так, значит, нужно менять дислокацию.
— Сваливаем отседа, — сказал он безапелляционно и одним упругим движением вскинул не очень легкий ящик на свое литое мускулистое плечо. — Васька, указывай путь…
Петря лишь сокрушенно вздохнул. А что делать? Спорить с Чугуном было бессмысленно. Понуро потупившись, он поплелся вслед за дружками, совершенно не обращая внимания на окружающую их обстановку.
Если идущие впереди Васька и Чугун не могли ничего видеть, то волокущийся позади Петря мог бы заметить, как ожили некоторые кладбищенские холмики и начали двигаться, превращаясь в человеческие фигуры. И самое главное: все они перемещались в одном направлении — туда, куда шли подельники.
Семиножко оказался прав в своих предположениях. Гробокопатели и впрямь остановились на лужайке над обрывом. В этом уютном местечке даже Васькины страхи улетучились. Петря тоже повеселел и снова почувствовал азарт.
— Хух! Ну, помолясь, начнем, — сказал Клим, поплевал на ладони, взял пилу и начал водить ею туда-сюда.
Вжик-вжик, вжик-вжик, вжик-вжик… Нервное напряжение достигло предела. У Васьки от волнения зубы начали выбивать дробь, а Петря, чтобы хоть немного успокоиться и не заскулить, сунул себе в рот свою кепку.
— Ну что т-там, что та… т-там?! — нетерпеливо спрашивал Шнырь.
— Не зуди над ухом, — отмахивался от него Чугун.
Цинковый лист, из которого изготовили ящик, оказался тонким, поэтому процесс распиловки, по идее, должен был стать сплошным удовольствием — если учесть кладоискательский азарт Чугуна. Но на поверку все оказалось не так просто, как думали подельники. Выяснилось, что изнутри ящик был покрыт слоем какой-то вязкой мастики, и Клим пыхтел словно паровоз, обливаясь потом, потому что пила уже не вжикала, как поначалу, а шла вперед-назад рывками.
