Господин Боже вышел из гаража последним. Он приблизился к парашютистам (один из них, наверное, командир группы, козырнул ему двумя пальцами), обернулся к Игнатию Прокоповичу и Глебу и глухо спросил:
— И как нам теперь быть?
Ответил дядька Гнат. На удивление он очень быстро успокоился и посматривал на француза с хитрецой.
— А никак, — сказал он, улыбаясь. — Ваша взяла, признаю. Сядем, выпьем пляшку горилкы, и розийдэмся, як в море корабли. Бо мы ж скоро в ваш ЕС войдем, и наша дружба воссияет на века, — в его голосе послышались насмешливые нотки.
— Вы забрали у меня смысл моей жизни! Мой род был хранителем ENS ENTIUM. Теперь я опозорен. Опозорен! И понесу суровое наказание.
— Да, цэ проблема… И як ее решить?
— Для начала сделаем то, что вы предлагали… — лицо господина Боже перекосила злоба.
— Оцэ так… — дядька Гнат откровенно куражился. — А я думав, шо тилько я такый нэгиднык… Но я ж хохол, по-вашему варвар, нэ цивилизована людына. То вы, ясновельможный пан, хотите нас, як отых кошенят, в Днепре утопить? Идея, конешно, моя, но я був нэ прав. Признаю. Конешно, на колени падать не буду. Бо як упаду, то вжэ не поднимусь. И стыдно к тому же. А можэ, пан француз не знает, шо козаки ни перед кем не становились на колени? Ладно, шоб не усугублять дальше наш конфликт, вы кращэ посмотрите по сторонам. Хорошенько посмотрите. И вам сразу станет понятно, якый добрый дядько Гнат. Чому добрый? Бо вы щэ до сих пор жыви и здорови.
Глеб, как и все остальные, осмотрелся. На крышах и чердаках соседних домов сидели снайперы. А из-за забора торчали стволы автоматов. Это были бойцы дядьки Гната. Но откуда они взялись?!
— Ну шо, умрем все за компанию? — спросил дядька Гнат. — Я уже, может, и зажился на этом свете. А от вас, хлопцы, мне жалко.
Боже принял решение моментально.
— Опустить оружие! — скомандовал он хриплым от большого напряжения голосом.
Парашютисты мгновенно выполнили приказ. Но видно было, что они готовы драться до конца. «Фанатики… — понял Глеб. — Это серьезно…»
— Оцэ инша справа, — весело сказал дядька Гнат. — Думаю, шо нам трэба подписать мировую. Воевать уже не за шо.
— Я хочу забрать свое, — решительно сказал господин Боже. — Может, нам удастся восстановить …
— Не исключено. Нынче техника сильно шагнула вперед. Забирайте, нет проблем, — ответил Глеб и посмотрел на дядьку Гната; тот с одобрением кивнул, соглашаясь. — А как быть с планом?
— Можете оставить его себе, — сухо ответил француз. — Теперь он уже не нужен.
— Спасибо. А скажите, если это не секрет, почему вы искали этот план? Неужели вам не было известно, в каком месте спрятан ящик с ENS ENTIUM?
— Увы, точно мы этого не знали.
— Почему?
— Длинная история… — француз чуток заколебался, но все же продолжил; наверное, в разговоре он получал хоть небольшое, но все же облегчение от произошедшего с ним фиаско: — Если вкратце, то ящик был спрятан в подземном лабиринте Китаевской пустыни моим прадедом Франсуа Боже в 1918 году. Но прадеда и его людей потом расстреляли какие-то бандиты, и пластина с планом исчезла… на долгие годы.
— И как вы на нее вышли?
— Случайно. Мы предполагали, что пластина может появиться на антикварном рынке, и терпеливо ждали этого момента. Нам пришлось долго ждать, очень долго… Но что такое какие-то девяносто лет по сравнению с вечностью? Господин Ципурка имел неосторожность показать пластину одному из наших людей, большому специалисту по древностям, который случайно оказался в вашем городе, на предмет консультации. Дальнейшее вам известно.
— Ну, а зачем вы старушку обворовали (а может, и кокнули), деда Ципурку убили? Я уже не говорю о себе. Меня вы тоже хотели отправить на тот свет.
— Так получилось… Мы не желали смерти ни ему, ни вам. Я хотел договориться миром, но вы не пожелали.
— Да, это так… — Глеб сокрушенно вздохнул. — Увы, мир жесток, а люди глупы. Но вы ведь европейцы, записные демократы — и такие методы. Нехорошо…
Господин Боже промолчал, лишь одарил Глеба ненавидящим взглядом и начал отдавать приказания. Он вызвал несколько машин, в которые уселись парашютисты, и «газель», куда поместили цинковый ящик с остатками «сущности сущностей». А затем они уехали. И во дворе дядьки Гната воцарилась мертвая тишина.
— Хух… — сказал он, усаживаясь на скамейку. — Шось я трохы устал…
— Откуда появились ваши люди? — спросил Глеб.
— А як ты гадаеш, за яки таланты меня выбрали кошевым отаманом? Бо я умный и предусмотрительный. То-то… Я знав, шо отой жабоед нас в покое не оставит. Думаю, шо воны за нами следили. Издали. Ну, цэ я так предполагаю. И зробыв свой ход.
— Классный ход! — восхищенно сказал Глеб.
— Учись, сынок, пока я живой, — дядька Гнат гордо выпятил грудь; то есть все то, что выше пояса. — Жалко только, что ота хитрая машинка взорвалась. Нам бы золото тоже не помешало… Эх, жалко!
— Я тут немного прихватил… — сказал Глеб и достал из кармана новенькие флорины. — Тыщ сто «зеленью» можно за них выручить.
— Не может быть!
— Точно. Эти флорины очень редкие, а значит, дорогие.
— И шоб отой машине не поработать на нас хоть бы часок! От не везет… Глебушка, а шо это с ними творится?!
Глеб и сам был поражен. Монеты на ладони сначала почернели, а затем рассыпались на порошок с металлическим блеском.
— Блин! — воскликнул он с огорчением. — И тут пролет!
— А шо случилось?!
— Раньше в советских столовых был такой термин — «недовложение». Это когда в котлетах вместо мяса один хлеб. Наверное, чтобы получить настоящее золото и чтобы оно не превратилось в пыль, необходимы еще какие-то компоненты. Увы, мы этого не знали. Видимо, по этой причине и случился взрыв.
— Ну ладно, не переживай. Деньги, золото — усё это прах. Мы, однако, остались в выигрыше. Ты гарно у меня отдохнул, отвел свою пиратскую душу в том Китаевском погребе, а я тряхнул стариной, вспомнил молодость. Знаешь, как сейчас в моих жилах кровь играет? Ух! Глебушка, а не хряпнуть ли нам по ромашке оковитой? Бачу, бачу, шо согласен…
Летний день клонился к вечеру. Нега и умиротворенность вливались в душу Глеба как божественный нектар. «Все не так уж и плохо, — расслабленно думал он, сидя в беседке и слушая воспоминания дядьки Гната. — Хотя бы потому, что я еще молод и что у меня впереди еще много захватывающих приключений и интересных открытый».
Quod praeteriit, effluxit
[61]
.
