Франсуаз ударила сапогами по бокам лошади. Гнедая заржала, и широкие белые крылья начали вырастать у нее из спины.
Франсуаз – демон, поэтому ни один пегас, уважающий себя и свое стойло, не позволит девушке на себя вскарабкаться. Но гнедая под седлом девушки была необычной лошадью.
Пара сильных крыльев, отливающих белоснежными перьями, расправилась по обе стороны прекрасной всадницы. Франсуаз тронула поводья, и гнедая оторвалась от земли.
– Давай, лягушка, – поторопил я. – Нечего красоваться перед толпой.
Нельзя сказать, что Франсуаз боится летать.
Моя партнерша не боится почти ничего. Это делает ее либо очень приятным спутником, либо абсолютно невозможным – в зависимости от ситуации.
Но Франсуаз терпеть не может, когда она от кого-то зависит, даже от своей лошади.
Гнедая имеет крылья, а Франсуаз – нет, и это заставляет девушку относиться к полету с некоторым уважением.
– Когда я только познакомился с тобой, – произнес я, – меня очень удивило, что сама ты не летаешь. Я считал, что все суккубы имеют огромные перепончатые крылья.
Франсуаз обиделась.
– Найди себе летучую мышь, – посоветовала она.
– А еще, – продолжал я, – я думал, что ты романтическая особа. А ты считаешь, что свечи на столах нужны для садомазохизма.
Убедившись, что я не дал-таки Франсуаз возгордиться, несмотря на крылатую лошадь, я позволил дракону взмыть высоко вверх и мог теперь коснуться крыши самого величественного из минаретов.
– Знаешь, Френки, – произнес я, – посмотрим, кто быстрее.
Франсуаз посмотрела на меня так, словно точно знала, что я опять сжульничаю.
Однако внезапный крик, раздавшийся на одной из площадей, заставил меня отказаться от пари.
19
Человек стоял возле огромной статуи, что изображала Согдана-освободителя, легендарного героя, прилетевшего в Курземе на трехголовом коне и спасшего город от иноземных захватчиков.
На самом деле каменный истукан являл взору пузатого человечка с физиономией, свидетельствовавшей либо о хроническом пьянстве, либо о врожденном дебилизме.
Толстяк растопыривал руки, то ли желая проверить, усидит ли таким образом на лошади, то ли возомнив себя, в парах алкогольного бреда, птицей.
То, что находилось под ним, скорее напоминала корову, у которой уши были заткнуты двумя охапками сена.
Скульптор и сам признавался, что боковые головы вышли не так удачно, но, уверял он, «не могу же я каждый день создавать шедевры».
Никто не помнил дня, когда он создал хотя бы один шедевр, но, надо полагать, ему еще надлежало наступить.
Рассказывают, что сам Согдан-освободитель, увидев себя в камне, плюнул на городскую мостовую и горько пожалел, что спас когда-то этот жалкий городишко.
Статуя была препоганая, и одно это могло заставить прохожего, узревшего ее впервые, остановиться, запрокинуть голову и завопить.
Однако старичок, стоящий возле каменного толстяка на корове, имел и еще один, столь же убедительный повод.
Лезвие кривого ножа упиралось ему в горло, и тот, кто стоял за спиной бедняги, мало походил на брадобрея.
– Проклятье, – пробормотал я. – Я думал, такое бывает только в книгах.
– Спускайтесь! – громко закричал человек.
Поскольку в воздухе вокруг него не парили сотни грифонов, он не стал утруждать себя уточнением, к кому обращается.
– Или я перережу горло вашему приятелю.
Я с радостью обнаружил, что старичок на площади вовсе не был моим приятелем. Это позволило бы мне отпустить поводья дракона и продолжить путь.
Франсуаз выругалась так, что если бы каменная статуя могла ее расслышать, то тут же рассыпалась бы в песок.
Жители Курземе были бы за это ей благодарны.
Гнедая Франсуаз ринулась вниз стремительней, чем падает настроение у человека, понявшего, что если жизнь и вертоград, то он угодил прямо в бадью с удобрениями.
Я последовал за девушкой, хотя и не вступал в общество спасения старичков от кривых ножей.
Только что я спрашивал себя – кто из людей, что украшали Курземе своими немытыми физиономиями, может быть королевским шпионом. Теперь я мог получить ответ на этот вопрос.
Прохожие разбежались. Перспектива попасть на кинжал городскому стражнику нравилась им ничуть не больше, чем черные щупальца, высовывавшиеся из астральной щели.
На площади стояли только восьмеро человек. Все они смотрели в небо, и ни один не был синоптиком.
Четверо из лучников поднимали свое оружие, направляя длинные стрелы в нашу сторону.
В старичке, который так не вовремя оказался возле городского стражника, я узнал торговца магическими кувшинами.
Либо у бедняги не осталось больше ни одного джинна, либо те были столь же непригодны для использования, как и бритва из чешуи зеркального окуня.
Лучники следили за тем, как мы спускаемся. Это мало бы меня взволновало, если бы их стрелы не делали то же самое.
Двое из королевских шпионов держали в руках кандалы. Возможно, они захватили их с собой случайно, так как по дороге собирались зайти к кузнецу.
– Бросайте оружие, – приказал один из лучников. – Иначе мы убьем старого придурка.
Эпитет, которым соглядатай наградил неудачливого торговца, весьма к нему подходил. Я сам бы расписался под этими словами, не будь мои руки заняты поводьями.
– Думаешь, нас ищут из-за кражи в королевском дворце? – спросил я. – Или потому, что мы помогаем дервишу?
Франсуаз пожала плечами, не понимая, какой смысл в любознательности.
Ветер свистел, разрубаемый мощными крыльями дракона.
– Предупреждаю вас, – прокричал королевский шпион.
Дрожащая звезда сюрикена вонзилась ему в горло. Это прервало нить его речи; а вместе с ней и несколько артерий. Человек поднес руку к шее и выдернул сюрикен. Не знаю, зачем ему это понадобилось. Возможно, от природы он был любознателен.
Ему не удалось как следует рассмотреть звездочку. Струя крови, хлынувшая из разрубленного горла, окатила его пальцы. К тому времени когда кровь в нем закончилась, любознательность тоже прошла.
Четыре лучника отпустили тетиву.
Королевская армия Берберы славится своими стрелками. Они составляют ее ядро и пользуются большим уважением, чем пехотинцы или наездники боевых слонов.
Все четыре стрелы должны были попасть в цель, и только очень рискованный маневр мог спасти от их черного жала.
