– Когда я сидел у вас в лагере и меня били прикладами по зубам, а потом повели на расстрел, я не кричал «нихт шиссен!». Не кричи и ты, паскуда, – сурово проговорил старшина и, вскинув автомат, дал по вознице очередь.
Битюг с прежним равнодушным видом покосился на хозяина и, срезав зубами ещё одну еловую лапу, принялся неспешно жевать её. Иванов подошёл к саням, ногой спихнул возницу в снег.
– Ну, Кузьма, что будем делать?
– Я бы пару пулемётов раскурочил либо спрятал их в лесу, а один бы ствол развернул на сто восемьдесят градусов и догнал бы немцев. И врезал по ним с тыла так, чтобы только щепки полетели. Всё нашим подмога будет.
– Хорошее дело, – одобрил идею Кузьмы Иванов. – Пулемёты мы, конечно, курочить не будем, мы их спрячем… И фрицев догоним – это хорошая мысль. – Иванов крепко стиснул крепкие белые зубы. В глазах его появилось жёсткое выражение – немцев он ненавидел люто.
Сани оттащили в сторону, пулемёты перенесли в сухое еловое место, плотно накрыли лапником, проверили, не выглядывает ли где из хвои чёрное угрюмое железо стволов, оставшиеся сани загрузили боеприпасами, кормом для битюгов, двое других загнали в распадок и также замаскировали – пригодятся в партизанском хозяйстве. Битюгов решили забрать с собой. Во-первых, если сани завязнут где-нибудь, то три битюга – это три битюга, они вытащат из плена не только сани, но и трактор – выдернут обязательно, во-вторых, не бросать же коней – живые всё же существа, хотя и фрицевы… Без людей они погибнут – их очень скоро скушают волки.
Одного битюга привязали к оглобле, из вожжей сделали повод, чтобы конь мог помогать своему напарнику-битюгу, на второго коня вскарабкался старшина, Бойко уселся в сани.
– Поехали! Но-о-о! – скомандовал старшина зычно, но битюг даже ухом не повёл, он словно бы не слышал приказа Иванова, он вообще не понимал русских команд. Старшина задумчиво поскрёб пальцами щеку, заросшую золотистым волосом, потом что было силы хлестнул коня вожжами по крупу.
Битюг нехотя побрёл по санному следу, глубоко проваливаясь в снег, сани с косо накренившимся тяжёлым пулемётом заскользили следом словно бы сами по себе.
Через несколько минут всё поглотил тихий заснеженный лес. Только глубокий неровный след остался…
Освободившись от саней, карательный отряд двинулся быстрее, оберштурмфюрер неистовствовал, погоняя людей, он был готов даже «парабеллум» выдернуть из кобуры и пристрелить кого-нибудь. Для начала хотя бы полицая. Командир полицаев, вялый сонный мужик с бледным мятым лицом, не нравился ему особенно, этому пальцем сделанному человеку сторожем бы на мукомольне работать либо посудомойкой в столовой для солдатского состава, а не боевым отрядом руководить, слишком уж тупой, нерасторопный, с неподвижными судачьими глазами – ни рыба ни мясо, словом. Вот его и можно шлёпнуть для устрашения. Следом оберштурмфюрер пристрелил бы кого-нибудь из своих, из полевой команды: очень уж злобно поглядывают полевики на эсэсовцев. С другой стороны, если дело дойдёт до серьёзного и будет стычка, эсэсовцы передавят этих серых мышей, как насекомых, ползающих по стенке, одним нажимом ногтя.
Идти было трудно – слишком много снега. И главное – партизанских следов нигде нет, эти лешие что, перемещаются с места на место по воздуху, что ли? Ну ни одного следочка нет, словно бы тут и самих партизан нет. Но партизаны в здешнем лесу есть, это оберштурмфюрер знал точно.
– Вперёд! – призывно махнув рукой, проорал он. – Освободим завоёванные нами территории от партизанской нечисти!
Эсэсовцы, шедшие за ним, только удивились: и как это у их горластого командира силы не кончаются? Орёт и орёт себе, снег месит без устали… Нет бы привал сделать, перевести дыхание.
Но оберштурмфюрер проорал снова, с прежней чертенячьей лихостью:
– Вперё-ёд!
Партизаны карателей ждали. Чердынцев выслал вперёд дозор – трёх человек, чтобы те предупредили о подходе немцев. Предстоял бой самый тяжёлый, пожалуй, из всех, что отряду их приходилось когда-либо вести.
К вечеру, уже в темноте, вернулся один из дозорных, невысокий черноглазый партизан с бледным лицом, доложил:
– Вряд ли немцы будут сегодня нападать… Остановились в лесу, разожгли костры, подкрепляются. Еда у них знатная – консервированная колбаса в банках. От вкусного духа её даже волки перестали выть.
– Далеко отсюда они остановились? – спросил Чердынцев.
– Километра три будет. Может, чуть поболее… Но ненамного.
– Что ж… Если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе. Может, нам по-тихому навестить их? А?
Ломоносов, присутствовавший при докладе, вспыхнул, как свечка, азартно потёр ладони.
– Я бы сделал это обязательно, товарищ командир!
– Тихо, тихо, Иван! Спешка нужна, знаешь, где? И когда?
– Так точно, знаю.
– А раз знаешь, то не суетись. Уж коли немцы устроились на ночлег, так сон им мы обязательно испортим. Это ежу понятно.
– «Ежу понятно» – это хорошо, товарищ командир. Значит, устроим фрицам маленькое Ватерлоо!
– Ого, как высоко ты хватил, Иван! Ну, Ломоносов!
– Это я так. В голове что-то закоротило и выскользнуло прямо на язык.
В минном поле сделали временный проход, в него бесшумно, бестелесно – даже теней не было видно – проскользнули двадцать человек. Самые надёжные, самые боевые партизаны, в которых Чердынцев был уверен, как в самом себе. Руководить «маленьким Ватерлоо» ушёл Ломоносов. Бижоев с сапёрами остался ждать их у минного прохода, чтобы, как только смельчаки вернутся, незамедлительно заткнуть горлышко бутылки пробкой и поставить мины обратно.
Ночь обещала быть, похоже, ветреной, чёрная, недобрая, с трескучим шумом еловых лап, заглушающим неосторожные шаги, – погода такая была на руку партизанам, и если ветер не стихнет, это будет то самое, что надо, лишь бы ветер не сбавил своих оборотов.
Остановку сделали и старшина Иванов с Кузьмой Бойко, они уже почти догнали хвост колонны и могли бы напасть на карателей, но не делали этого: нападать надо было, когда гитлеровцы затеют бой и втянутся в него. Сейчас нападать бессмысленно: часть отряда просто развернётся, прихлопнет двух пулемётчиков и спокойно двинется дальше.
Удивило партизан другое: немцы шли с неприкрытым хвостом, обычно задница у таких колонн прикрывается обязательно – выставляется замыкающий дозор с пулемётом, по снегу шустро, как мыши, бегают долгоногие немчики, обшаривают глазами пространство, страхуются, иногда для острастки дают пару очередей в пустоту, от которых страдают только деревья, в общем, прикрытие делает своё дело. А тут – ничего.
– Удивительная штука, – поняв это, произнёс Иванов и недоумённо поцокал языком. – Ведут себя, как в какой-нибудь Бельгии, а не в России. Но это же Россия!
– Ну что будем делать? – спросил его напарник хмуро – не в настроении был, устал.
