Земля ждала утра.
Хоть и долгой была ночь, а всё-таки ей пришёл конец. Каратели, не привыкшие спать на снегу, выспаться не сумели, кое-кто из них даже поморозился, и просились, несчастные, назад, в тёплые дома Росстани, но оберштурмфюрер заявил, что любого, кто ещё раз заикнётся об этом, будет считать дезертиром и отдаст под суд по законам военного времени.
Велел, чтобы обмороженными занялись русские полицаи, они лучше знают, что надо делать в таких случаях, в отличие от него, цивилизованного берлинского жителя, ведь эти гнусные людишки, полицаи, в России всё-таки родились. Лицо оберштурмфюрера наполнилось презрением.
Вскоре отряд карателей втянулся в просеку, прорубленную когда-то между деревьями (по ней до войны вывозили лесины с обрубленными сучьями), и двинулся по ней дальше. Чтобы не было неожиданностей, оберштурмфюрер выслал вперёд охранение.
Партизанам стало понятно, что ни старшина Иванов, ни его напарник не сумеют обойти карательное войско, и тропку, по которой они должны были вернуться, также запечатали минами.
На мины Бижоева и наткнулся передовой отряд карателей – один из фрицев, дюжий, конопатый, в натянутой на плечи простыне – подручная маскировка, наступил ногой на мину и вмиг оказался нашпигованным осколками. Да ладно бы только осколки – одна нога у него оказалась обрублена по самую лодыжку. Конопатый шлёпнулся в притоптанный, окроплённый кровью снег, задёргался от боли, выгибался дугой и бился спиной о землю. Двое его напарников поспешно отскочили в сторону, также попадали на землю, выставили перед собой автоматы.
Медлить не стали: один полоснул длинной очередью в одну сторону, второй в другую. Из минного пролома запоздало выплеснулась ядерная вонючая грязь, зафыркала злобно, залопотала – мина была поставлена на краю болотной бездони.
Конопатый эсэсовец выл и катался по снегу, его более удачливые напарники полосовали очередями пространство, уничтожая невидимого врага, колонна карателей остановилась. Клёст выслал вперёд группу из пятнадцати человек – в помощь передовому дозору.
Стрельба поднялась такая, что тошно сделалось даже зимующим болотным лешим, но пули немецкие никому вреда не причинили, и прежде всего партизанам – их позиции находились далеко впереди, струи горячего свинца на излёте просто шлёпались в снег, шипели, рождая облачка мутного пара.
Через пятнадцать минут каратели продолжили свой путь. Обледеневшая болотная корка держала людей прочно – не прогибалась, не проламывалась, взрывов больше не последовало, и каратели двинулись вперёд решительнее. Не ведали они, что за ними очень внимательно наблюдает человек, закопавшийся неподалёку в снег, командир подрывников Бижоев.
На болоте он соорудил несколько ловушек – поставил усиленные противотанковые мины, протянул к ним провода, присыпал их снежком, поверхность обработал еловыми лапами. Когда на противотанковую мину наступает человек – ничего не происходит, у него слишком маленький вес для взрыва, и пятьдесят человек пройдут по мине – тоже ничего не будет… Эту тяжёлую тарелку надо только взрывать.
Поэтому Бижоев ждал. Ждал той самой минуты, когда можно будет повернуть железную головку ключа, послать разряд тока к мине.
Первыми по противотанковой мине прошли каратели из охранения, ничего не заметили, потом – полицаи, их оберштурмфюрер перевёл из последних замыкающих рядов вперёд, в голову колонны, за полицаями двигались эсэсовцы, за ними – полевая команда.
Когда колонна в чёрной форме достигла крайней мины, которой Бижоев дал номер один (мина номер два приходилась на середину эсэсовского отряда, а третья – на полевую команду), Бижоев повернул ключ «адской» машинки… Под эсэсовцами разом разверзлось болото, под самые облака плеснулась чёрная вонючая гниль, человек двенадцать карателей мгновенно очутились в проломе, в булькающей засасывающей жиже, остальные с криками оттянулись в стороны… Бижоев усмехнулся недобро: вместо того чтобы спасать угодивших в подрыв сарделькоедов, фрицы спасают свои шкуры, себя самих. Он перекинул на разрядные шпеньки концы провода, ведущего к третьей мине, крутанул рукоять динамо-машины, добавляя в цепь энергии, и повернул ключ. Над полевой командой взметнулось чёрное облако, болото басовито вздохнуло, отзываясь на взрыв, заколыхалось, задрожало пьяно, промороженная твёрдая корка проломилась сразу в нескольких местах, белый, завораживающий своей чистотой снег сделался чёрным.
Последней Бижоев взорвал мину, имевшую номер один.
– Цурюк, цурюк! – кричал командир карателей, размахивая «парабеллумом».
– Дурак! – презрительно сплюнул через нижнюю губу Бижоев, натянул на себя белую ткань, защепил её под горлом булавкой и неспешно пополз в сторону. – Пистолетик-то тут при чём?
Следом за собой на шнуре он поволок «адскую» машинку – ей ещё предстояло поработать.
Крики, раздававшиеся на дымящемся почерневшем болоте, его больше не интересовали.
Он не видел, как один из эсэсовцев, вооружённый не «шмайссером», как все, а длинноствольной винтовкой, поспешно размотал полотенце, накрученное на трубу оптического прицела, и, отбежав в сторону, присел на корточки.
Вскинул винтовку, прильнул к прицелу, повёл стволом по болоту. Опытный вояка, он хорошо понимал, что подрыв танковых мин мог совершить только человек, следивший за ними, по-другому быть просто не могло. А раз это так, то, значит, человек не мог далеко уйти, он где-то здесь…
Вполне возможно, на болоте и находится.
Он не ошибся – нащупал Бижоева, когда тот уже считал, что ушёл…
Эсэсовец удовлетворённо цокнул языком, притиснул покрепче к плечу приклад винтовки и выстрелил.
Бижоев не понял, что же его так здорово поддело под лопатки, какая такая сила, вскрикнул задушенно, стараясь убыстрить своё движение и уйти от последующего толчка, но мощное послушное тело неожиданно отказалось повиноваться ему, сделалось вялым, бессильным…
За первым толчком последовал ещё один – эсэсовец выстрелил во второй раз, добил Бижоева.
И плыл теперь сержант Бижоев по кровавой каше, видел солнце и горы кавказские, слышал, как ласково журчат ручьи весенние и цветут дивные южные цветы. И ещё он увидел около самого своего лица ягоды, которых на его родине не было, не водились – сочные, красные, душистые, легко отделяющиеся от белых звёздочек, райским вкусом своим мигом вышибшие сладкую слюну у сурового сержанта…
Это была земляника. И водилась она только в России.
Видел Бижоев землянику и умилился ей недолго: через несколько мгновений не стало ни солнца, ни гор, ни цветов – всё исчезло. Бижоев ткнулся головой в снег, подтянул к груди ноги и застыл.
Снайпер-эсэсовец ласково похлопал винтовку ладонью по прикладу – хороший механизм сработан на оружейных заводах Германии. Не обращая внимания на суматоху, творившуюся вокруг, он достал из кармана утеплённой куртки перочинный ножик и быстрыми точными движениями вырезал на прикладе винтовки очередную зарубку. Посчитал зарубки, которые вырезал ранее, вместе с новой насечкой их было шестнадцать.
