А бой на подступах к базе разгорелся серьёзный, воздух насытился горелой кислятиной, смесью дыма и пироксилина, вытряхнутыми из животов внутренностями, запахом крови, опаленной огнём плоти: на маленьком участке пространства сбились воедино все запахи войны.
Перевес был на стороне немцев, и воевали они, несмотря на горластость и усталость, умело. Оберштурмфюрер Клёст в бою поспокойнел, перестал дёргаться сам и дёргать людей, организовал вперёд продвижение флангов. Чердынцев видел всё, что хотел сделать противник, старался поставить блоки, перекрыть Клёсту обходные пути-дороги, чтобы не попасть в кольцо, в давильню, но у Клёста и сил было больше, и боеприпасов он не считал, и оружие, не в пример партизанам, было у него помощнее и поразнообразнее – у эсэсовцев, например, были даже огнемёты.
А Чердынцев вёл счёт всему – и патронам, и гранатам, и стволам автоматным.
Когда эсэсовцы начали теснить правый фланг, окольцовывать его, Чердынцев, расстреляв магазин автомата, нырнул за земляной бруствер и прохрипел в глубину окопа:
– Сергеева ко мне!
Окоп был неровный, без деревянного крепежа, осыпающийся, другого для обороны лагеря вырыть не удалось: раньше об этом не подумали, а сейчас просто времени не хватило.
Кланяясь каждой пуле, пригибаясь низко – неохота было ходить с простреленной головой, – Сергеев пробрался по окопу к Чердынцеву, присел рядом с ним, подышал на красные озябшие руки.
– А рукавицы где? – спросил Чердынцев.
– Оставил где-то, не помню… А может, потерял.
– Тебе, как ребёнку, рукавицы надо пришивать к лямке, а лямку пропускать сквозь рукава… Тогда рукавицы ни за что не потеряются.
– Хорошее дело, – серьёзно проговорил Сергеев и сделал головой быстрое птичье движение вниз – над самой макушкой у него вжикнула пуля, впилась в толстую ноздреватую кору старого дерева. Сергеев глянул на дерево и закончил невозмутимо: – Надо будет воспользоваться советом.
– Бери десять человек из своего взвода и – срочно на правый фланг, там фрицы что-то жмут сильно, надо бы придержать их…
– Понял, – согласно кивнул Сергеев и, с трудом развернувшись – тесно было в земляной траншее, – стал поспешно пробираться по окопу обратно, в свой взвод.
Снять с боевой позиции десять человек он не смог – не получилось, это означало вообще оголить часть окопа, – взял с собою лишь одного бойца, москвича, который никогда не называл себя по фамилии, только по имени, при любом знакомстве, даже с командиром, говорил, что его зовут Славой, и всё, больше ничего, он вообще больше не произносил ни слова, так в отряде все его и звали Славой: Слава да Слава…
Ещё Слава был известен тем, что лучше всех научился метать нож, по этой части он обошёл даже своего учителя, лейтенанта Сергеева: прицельно сбивал сучок со ствола сосны на расстоянии в десять метров, дальше эта прицельность падала…
Сергеев и москвич взяли с собой несколько заправленных по затычку автоматных магазинов и гранаты – по три штуки на каждого – и ползком выдвинулись на правом фланге вперёд.
Когда со снега поднялись несколько эсэсовцев, человек семь, чтобы совершить перебежку, Сергеев вытянул зубами чеку из гранаты и, выждав мгновение, метнул гранату прямо под ноги немцам.
Больше делать перебежки те не пытались, затихли без движения. Один только подёргался немного, словно бы укладывался поудобнее спать, и тоже затих. Зато их подвиг пытались повторить другие, результат был тот же самый – под ногами инициативных вояк взорвалась вначале одна граната, потом другая. Всё повторилось.
Нажим на правый фланг ослаб. Когда отползали по ложбине обратно, пуля обожгла москвичу Славе плечо, он выругался с тоской в голосе:
– Чёрт!
Телогрейка москвича быстро пропиталась кровью. Сергеев подсунул руку под него.
– Давай, браток, давай… В окопе тебя перевяжем.
– Чёрт! – вновь выругался москвич. Ругаться матом он не умел.
Из окопа, видя такое дело, навстречу им выпрыгнул Игнатюк, плашмя всадился в снег, пополз, шустро работая локтями. Подцепил москвича с другой стороны, вдвоём они доволокли раненого до окопа быстро.
Нажим немцев усилился.
Сергеев и ещё пять человек, приданных ему из разных взводов, мотались теперь по всей длине окопа, появлялись то в одном месте, то в другом, то в третьем – помогали партизанам огнём. Москвич Слава, несмотря на ранение, окопа не покинул. Его перевязали, помогли остановить кровь, и он теперь отстреливался вместе со всеми.
На бруствер он положил три ножа, все немецкие, украшенные орлами с растопыренными лапами, с утяжеленными лезвиями, мастера из фатерлянда сделали это специально – такой нож летит ровно и втыкается острием точно в цель. Приготовил на всякий случай и гранату.
Он выждал момент, когда один из подползавших к окопу эсэсовцев неожиданно поднялся в полный рост и гигантскими прыжками, зигзагами, дёргаясь, уходя то влево, то вправо, понёсся на окоп. По нему ударило сразу два автомата, но – мимо, вот как умело шёл немец.
Спас положение москвич Слава. Ухватил один из ножей за рукоять, прицелился и всадил нож незваному гостю точно в горло, в самый низ, в нежную выемку.
Немец захрипел, ткнулся физиономией в землю, вывернул голову, показывая партизанскому окопу широкое белое лицо с остановившимися судачьими глазами. В следующее мгновение в это лицо впилась автоматная очередь.
– Один – ноль, – спокойно проговорил москвич.
Над окопом висел густой серый дым, очень вонючий, способный вышибать слёзы из любых, самых крепких глаз, москвич отёр рукавом засочившийся нос и дал очередь по проворному тощему немцу, пытавшемуся по неприметному ложку подползти ближе к партизанскому окопу. В руке фриц держал гранату. Пули взбили снег густым фонтанчиками перед носом немца и вреда ему не причинили.
Немец замер. Граната отчётливым чёрным пятном выделялась на снегу, была видна издали. Москвич чуть сдвинул ствол автомата, дал короткую очередь, не попал, сморщился от досады, будто от зубной боли, немного приподнял ствол и, задержав в себе дыхание, снова нажал на спусковой крючок «шмайссера». На этот раз очередь достигла цели. Пуля, попавшая в корпус гранаты, высекла сноп длинных рыжих искр, но из руки немца не выбила её, немец дёрнулся, не понимая, что произошло, и чуть отполз назад. В это время граната взорвалась у него в руке. Бедному гранатомётчику будто серпом отделило голову от туловища, голова откатилась в сторону и, изумлённо разинув чёрный страшный рот, начала хлопать губами: открыла рот – закрыла, открыла – закрыла… Она будто бы не верила в случившееся.
Туловище же несчастного немца было неподвижным, изрубленное осколками, оно даже ни разу не пошевелилось.
К позициям москвича Славы тем временем попытался подползти ещё один шустрый немец – очень ловкий, в меховом бушлате с цигейковым воротником, в пилотке с опущенными отворотами, натянутыми на уши.
