Жировые складки на его животе зашевелились. Они отгибались, поднимались вверх, словно жабры, открывая широкие щели, из которых сочился гной.
Из этих отверстий показались жилы. Они высовывались над краем гнилых провалов, ненадолго замирали, размазывая темную слизь, и кончики их подрагивали, похожие на головы змей.
Десять или двенадцать отростков выстрелили в человека, глубоко погрузившись в его тело. Сначала белые, они стремительно темнели и пухли, высасывая свежую кровь и перекачивая ее в брюхо чудовища.
Кожа воина начала стремительно бледнеть, он бы рухнул наземь от боли, но напряженные стебли не давали ему сделать это. Все новые и новые трубки впивались в его тело, пока между ним и монстром не выросла толстая, подрагивающая бахрома из артерий.
Когда человек наконец упал, он почти ничего не весил. Вся влага, хранившаяся в его теле – в крови, костях, внутренностях, – перелилась в пухлый живот чудовища.
С мокрым всхлипыванием отростки стали отделяться от его кожи и втягиваться в брюхо монстра.
Франсуаз резко рассекла воздух кинжалом.
Там, где просвистело острие меча, раскрывалась рваная рана, начавшая истекать кровью. Алые струи чертили перед демонессой охранное заклинание, и с каждой новой каплей слова его менялись.
Чары взывали то к магии смерти, то к волшебству жизни. Каждый из шести первоэлементов вспыхивал и гас, – и существо замерло, с ненавистью глядя на девушку. Тварь поняла, что ее смертельные щупальца не смогут преодолеть этой зашиты.
Монстр, вскинув голову, издал протяжный вой. Его волосы, только что темные и шелковистые, в один момент поседели, стали ломкими и осыпались с головы, покрывшейся паутиной морщин.
Я шагнул к нему, и мифриловый топор взлетел в моих руках, словно холодные крылья, которые я обрел на долю мгновения. Три руны – Зла, Ночи и Разрушения, начертанные на полумесяце лезвия, – на мгновение потемнели, потом вспыхнули багряным огнем.
Тяжелый клинок врезался в голову твари, рассекая ее от уха до уха. Длинные девичьи волосы взмыли вверх, окрашенные горячей кровью.
Магический щит, трепетавший перед демонессой, пришел в движение. Он устремился к чудовищу, накрыл его и размазал по земле. Паладин кричал. Он не мог поверить, что настало время умирать.
Девушка резко опустила руки.
Холодные камни, один за другим, начали снижаться. Тяжелые булыжники опускались на еще живое чудовище, с каждым ударом лишая его надежды спастись.
– Heitem! – вскликнула Франсуаз.
Холодный луч света ударил монстра в солнечное сплетение. Паладин завыл от отчаяния. Он знал, что после этого поражения уже никогда не выйдет из своей могилы.
Стрела демонессы навечно приковала его к земле, и только ярость и злость будут с ним в бесконечной ночи.
Виже провел по лицу тыльной стороной ладони.
Он до сих пор ощущал боль от удара хлыста. Не ту ноющую, бурлящую в поврежденных щеках, которая будет оставаться еще долгие дни, пока рубец не заживет и не исчезнет под действием масла кориандра.
Виже все еще чувствовал на себе тот удар – словно свистящая плеть с каждой секундой вновь опускалась на его лицо.
Приподняв руку, затянутую в тугие повязки, он дотронулся до своего подбородка.
Виже шел по улицам Бармута. Как и всегда, они были совершенно пустынны. Казалось, что ни одной живой души нет в старинном бьонинском городе, и только он один идет по серым булыжникам, сам не зная, куда и зачем.
Раньше ему это нравилось, он получал удовольствие от того, что был королем улиц и каждый человек, шедший ему навстречу, должен был испуганно жаться к стенам домов.
Но теперь Виже было одиноко, позади него не шагали другие апаши, и огромный город, представлявшийся для него раньше огромной площадкой для игр, только для его игр, теперь перевернулся и превратился в пугающий и чуждый Виже каменный лабиринт.
Виже никогда не был один, его всегда окружали те, кто подчеркивал его силу, в ком, как в зеркале, он видел себя блистающим и непобедимым. Теперь никого не оказалось рядом; апаши прятались по своим норам, зализывая раны. Они еще долго будут смотреть на него с презрительной насмешкой – дважды его победила женщина.
Конечно, прямо этого не покажут, не осмелятся. Но они помнят и будут говорить об этом за его спиной – усмешка, скрытая за опущенной головой, отблеск выражения, подмеченного случайно и тут же задавленного.
Все это было для Виже хуже смерти.
Он знал, что ему по плечу восстановить свое положение, подчинить себе своих апашей и выбить из их голов сомнения в нем. Но сейчас у него не было на это сил, он должен был передохнуть.
Виже шел туда, где на него станут смотреть как на героя, – к Джорджии. Это было ему необходимо, с рождения он привык питаться восхищением и подобостраием людей, как ребенок кормится молоком, а растение – солнечными лучами. Теперь Виже голодал, лишенный этого восхищения, и, подобно вампиру, спешил насытиться им.
Виже подошел к каменной ограде. Острые пики из темного металла поднимались над забором большого дома. Отец Джорджии занимал высокое положение в коммерческом приказе, ее мать все дни проводила в кафедральном соборе, расписывая на иконах лики святых.
Джорджия считала отца самодовольным невеждой, а мать – экзальтированной дурочкой.
Почти весь день Джорджия проводила одна, если не считать домашних учителей, но она никогда не обращала внимания на прислугу. Джорджия училась не просто прилежно, но с остервенением. Она ненавидела Бармут и презирала его, мечтая когда-нибудь уехать в столицу и заблистать там.
Виже подошел к дверям с узором в виде вырезанных в дереве виноградных лоз. Он позвонил в колокольчик. Ему не было известно, кто побывал у Джорджии буквально несколько минут назад.
Бульдог Тоби уронил три горячие капли слюны на порог и заинтересованно поднял на горничную добродушную морду.
– Добрый день, Бетси.
Лицо доктора Бакулы было таким же приветливым, как и физиономия его бульдога. Он приподнял мягкую шляпу и оставил ее в руках.
Бетси в который раз подумала, что если и позволит какому-нибудь мужчине – ну, вы понимаете, что девушка может позволить мужчине, – то он должен быть таким, как доктор Бакула, – высокий, красивый и такой галантный.
Но где же найти такого мужчину?
– Доброго вам дня, доктор, – произнесла Бетси, пряча глаза. – Вы хотите поговорить с мисс Джорджией?
– Не совсем, Бетси, – сказал доктор.
Он поднял бульдога на руки и сделал это так легко, словно огромная собака состояла из невесомого пуха.
Тоби развесил короткие лапы, млея от блаженства. Бакула, почесывая псу пузико, продолжал:
