Противника надо знать в лицо.
Впрочем, иногда наши комплексы — совсем даже не противники, а спутники, иной раз и помощники. В любом случае мы — такие, какие есть, именно благодаря им, нашим невидимым хвостам.
Комплекс можно понимать как чувство-сигнал: осторожно, тут у меня непорядок, тут больно!
Комплекс можно понимать как невидимую тюрьму: мы в ней и выбраться без посторонней помощи не в состоянии. Но и просить о помощи не можем, не позволяет все тот же комплекс. Таким образом, комплекс вполне способен превратить человека в своего вечного раба.
Комплекс можно понимать и как вредную привычку, лишающую нас здоровья и правильного понимания происходящего. Привычку думать о себе плохо, привычку не видеть радостей жизни, привычку возноситься над окружающими… Ответная реакция мира и нашего собственного организма на дурные привычки всегда одинакова: сплошной негатив, серия ударов, боль. Как-то надо исхитриться и поберечь себя. А как? Мы же уже так втянулись, не остановить…
И все же — даже от очень въевшихся и вгрызшихся в наше «я» привычек можно отказаться. Это доказывает масса примеров.
Приведу здесь историю борьбы с курением писателя Михаила Пришвина, которую он описал в своем дневнике 1935 года:
КЛЯТВА (или как я бросил курить)
Опыт борьбы с курением табака и Льва Толстого, и знаменитых медиков, и в свое время нашего наркомздрава Н.А. Семашко не только не дал каких-нибудь положительных результатов, но даже, по-моему, в конце концов прибавил курильщиков. (…) И все потому, по-моему, что борьба неправильна в основе своей. Скажете ребенку: ходи по всем комнатам, а в одну нельзя — и он не пойдет ни в одну комнату, кроме запрещенной. Скажете — это полезно, это вредно — бери полезное, и он непременно выберет вредное. Вот почему.
И потом если табак сейчас мне полезен и вред скажется только к старости, то зачем я буду бросать и портить молодость из-за счастливой старости… Мне лично табак в 30-летнем опыте жизни кроме пользы и радости ничего не давал, и бросил я курить совсем по другим причинам.
Было это утром, я встал с левой ноги и обидел жену. Я был не прав, и сумрачный вышел из дома. И тут вдруг я увидел в то утро, что жизнь везде хороша: солнце, воздух ароматный, птицы поют. Все чудесно вокруг, а у меня сумрачно, и я виноват. «Разве, — подумал я, — вернуться домой и попросить у жены прощения?» Нельзя: в сущности, я же не так перед ней, как перед собой виноват. И надо не замазывать вину просьбой прощения, а в себе самом исправить навсегда обещанием. Но ведь забудешь обещание, а как бы сделать, чтоб не забыть? И тут мне пришло в голову оторвать от себя тридцатилетнюю привычку курить: тогда ведь никогда не забудешься… А могу ли? Ну вот еще, конечно же, я могу! Швырнуть папиросы недолго и потом очень нетрудно опять их купить. Нужен договор, нужна клятва: с кем же договор, кому клясться? Людям сказать — посмеются и не поверят, скажут: опять закурит, знаем… И вдруг мне пришло в голову с самим табаком заключить договор. Я вернулся домой и написал:
Договор с табаком
193… года месяца числа Табак освобождает меня от курения навсегда. Я обещаюсь и клянусь никогда никому не говорить о вреде табака и никогда ни при ком…
Немедленно после подписания этого договора радость жизни вернулась ко мне, и я в восторге от всего, как маленький, отправился по своему делу.
И первый день я не могу сказать, чтобы мне было особенно трудно. На другой день вечером по возвращении домой вдруг грусть, что ведь никогда! Третий день я страдал, и ночь всю не спал… Следующий день жить было почти невыносимо, ночью бредил. Жена почувствовала глубину моего страдания и упрашивала сказать, объяснить. Я ей ответил, что могу открыться ей только в конце недели, в субботу вечером. Она совсем испугалась и с этого часу начала переживать муку не меньше моей. (…) К концу недели казалось, что думы через неделю открыться проходят, и я буду уверен, что выдержу, что будет вообще с чем и открыться. Но и через неделю было трудно, и через две…
И прошло уже пять лет, а в душе я все так же люблю табак и часто радостно гляжу на хорошенькие табачные коробочки. (…)
«Курите же, граждане дорогие, милые юноши и даже девушки… ничего! курите, курите себе на здоровье и радость. Но только если придет время и заставит жизнь дать клятву — держите слово свое твердо, благодарите табак за принесенную радость и не говорите никому о вреде…»
[1]
Как видим, очень много зависит от собственной нашей изобретательности в поисках выбора, от нашего желания и осознания того, почему именно мы хотим отказаться от той или иной привычки, чем это нам мешает настолько, что жизнь иной раз представляется безнадежно исковерканной.
Есть пословица: «Не трогай — не заболит». И это тоже очень подходит к болевой точке по имени комплекс. Мы можем ничего не ощущать, не осознавать, пока не тронем случайно больное место. И тогда — ой-ой-ой… Взвиваемся от страдания.
Что же делать? Воевать с собой? Но последствия любой войны — разрушение. Война с собой вполне может привести к саморазрушению.
Прежде всего — комплекс надо распознать. Дойти до истоков его возникновения. И там, у этих истоков (как правило, это тяжелые детские или юношеские переживания, но не только), нейтрализовать боль. Главное — не врать себе. Стараться понять себя. Научимся этому — сможем совладать с комплексами. Значит, боли станет меньше. С комплексами вполне можно договориться, их даже можно использовать себе во благо. Позже мы поговорим, как это сделать.
Моя гранитная скала
А пока расскажу-ка я вам кое-что из собственного детства. Это «кое-что» существенно повлияло на ход всей моей жизни.
Представьте — я написала и остановилась. Не могу писать дальше. Вроде бы давно все прошло. И говорить не о чем. Просто вспомнить… Но и вспомнить бывает очень-очень трудно. Больно. Хотя болеть нечему… А болит…
Так вот: когда я была совсем маленькая, мои родители отдали меня тете. За это я должна быть благодарна Богу всю оставшуюся жизнь. Пишу без иронии. Именно благодаря моей жизни с тетей я стала человеком. «Передача» меня тете была важнейшим этапом в моем последующем личностном становлении. Родители были молоды, учились, искали себя. Я, безусловно, была лишней. Заметим: лишней — не значит нелюбимой. Но очень молодым родителям, бывает, хочется ребенка слегка задвинуть на задний план своей собственной жизни, которую они сами еще не распробовали, не поняли ее главных ценностей. А у тети незадолго до обретения меня умерла после тяжелой болезни ее собственная трехлетняя дочка. Тетя родила поздно. Ей было уже за сорок, когда она потеряла свою девочку. Вот она и попросила моего папу (он приходился тете двоюродным братом) отдать ей на время меня. Только на время, пока они учатся и совсем не имеют возможности и сил заниматься ребенком.
