Кто мог стать проповедником церкви Христа? Любой! Не надо иметь специального образования, знания языка страны, в которую едешь миссионерствовать. Главное: самому быть прихожанином этой церкви и найти спонсора. Богатые прихожане жертвовали немалые деньги на жизнь и деятельность тех, кто отправлялся в дальние края учить «правильной» вере.
К чему сводилась деятельность миссионеров? К тому, чтобы на воскресной встрече у них собиралось много людей. Богослужения как такового не было. Было чтение отрывков из Евангелия, а потом совместное чаепитие с принесенными прихожанами угощениями. Остальное время, кроме воскресенья, «миссионеры» жили и радовались жизни: на работу вставать не надо, денег выделено достаточно, чтобы жить и радоваться. Синекура!
Трой Данн с соратниками сумели открыть филиал церкви Христа в подмосковном Подольске, в Центральной городской библиотеке. Платили ли они арендную плату? Не думаю. Они же бескорыстно «занимались английским», эти ловцы человеков.
Много было в те времена растерянных одиноких уставших людей, не знавших, куда им приткнуться. Вот за такими и охотились. У меня до сих пор сохранились рукописные листовки, которые они поручали писать своим прихожанам:
Каждое воскресенье
Уроки по изучению Библии — 9.30.
Богослужение — 10.00
Наш адрес: 142100 Россия
Центральная Городская Библиотека, Революционный проспект 32/34.
Подольская Церковь Христа.
(написание сохраняю)
Трой настоятельно требовал от нас, чтобы мы по воскресеньям присоединялись к их собраниям.
— Мы православные, — объясняла я ему. — Мы ходим в храм. Русской православной церкви 1000 лет. Сколько лет существует ваша церковь?
— Она существует ВСЕГДА! — отвечал ушлый американец.
— Кто ее основатель?
— Христос!
— Почему же вы не причащаетесь? Не исповедуетесь? Не молитесь?
— Я исповедуюсь самому Богу! — торжественно заявлял Трой. — Мысленно. А причастие — это глупая традиция. Старая, ненужная.
— Как же — глупая традиция, если была Тайная Вечеря, когда Христос сказал: «Приидите, ядите, сие есть тело мое…»?
— Ни одной молитвы в Евангелии нет, — упорствовал Трой.
— А как же «Отче наш»? — спрашивала я.
Все их проповеди были рассчитаны на тех, кто с Евангелием не знаком. И почти всё, что они говорили, было такой же ложью, как то, что нет в Евангелии текста молитвы.
Он приходил к нам как гость, мы его угощали, были приветливы. Он же принимал наше гостеприимство как
слабость глупых аборигенов и продолжал настаивать, делался агрессивным.
Однажды в Москву прилетели его начальники из Америки. Трой попросил нас показать им Кремль. Мы пошли, все так же беседуя о Библии. Я не настолько хорошо владела тогда языком, чтобы свободно цитировать Евангелие на английском (других языков они не знали), поэтому запаслась двуязычным Евангелием. Они мне показывали фразу на английском, я читала перевод и тут же «отвечала» им другой цитатой из Библии.
В конце они сказали:
— Вот ради таких, как вы, мы и прилетели сюда проповедовать.
— Ради меня можете не стараться, — отвечала я. — Мы православные и, что бы вы ни делали, православными и останемся.
Гуляя по Александровскому саду, один из «начальников» подошел к кремлевской стене и принялся отколупывать от нее кусочек кирпича.
— Что вы делаете? — не поняла я.
— Я дочке обещал привести кусок поверженного нами Кремля.
Спасибо этим двум идиотам, что они простодушно расставили для меня все точки над i.
Я пошла в храм Большого Вознесения (тот, где венчался Пушкин), дождалась батюшку после службы, посоветовалась с ним.
— Секта, — сказал батюшка. — Все вы правильно почувствовали.
Так и закончилась наша «дружба» с Троем Данном.
Осень 1993
Я описала эти события в своем романе «И в сотый раз я поднимусь». Там приведен предельно точный и детальный рассказ о том, что с нами тогда происходило. Этого рассказа я и буду придерживаться тут.
Моя жизнь, полная трудов и забот, наполнялась и радостями, которые я, как и прежде, старалась организовывать себе сама. В те времена мы нашли неподалеку от дома, на улице Алексея Толстого уютный спортивный зальчик, где можно было за вполне доступную плату потренироваться на различных снарядах.
В теплое воскресенье начала октября отправилась я со своими сыновьями, как обычно, в спортзал. Вышли оттуда через пару часов усталые, распаренные, расслабленные. Хорошо! Улицы были пустынны и тихи. Впереди понедельник, но у меня он был свободным днем. Хлопоты — только приятные. Мы шли, болтая о всякой еруновой всячине. Пашка предвкушал, как завтра по кабельному каналу, который почему-то случайно ловился нашим теликом, будут показывать американский фильм «Бетховен» не про композитора, а про огромную собаку-сенбернара, и он его запишет на видак, потом отнесет в школу и поменяется с Васькой на страшнейший триллер. Это он для меня старался, потому что я очень любила триллеры.
Шли мы себе, мирно планируя свои мелкие обывательские радости, а, оказывается, в это самое время решалась судьба отечественной демократии!
Демократия — это такая невидимая, но ощутимая субстанция, которую полагается беречь, защищать, ложиться ради нее костьми, если не желаешь прослыть врагом рода человеческого.
Ну, вот раньше, совсем еще недавно таким объектом всеобщей защиты и охраны был маячивший на горизонте коммунизм.
В предперестроечные годы люди кое-как приспособились жить с ним по обоюдному согласию: мы тебя не трогаем, и ты нас оставь, пожалуйста в покое, какими есть.
Демократия же была слишком молода и непредсказуема. Поэтому в первые годы частенько давала о себе знать.
Обычно она существует сама по себе, а люди сами по себе. И коли так — все хорошо.
Но иногда ей требуются доказательства безграничной любви и нежной заботы народной о ней, вожделенной.
Вот тогда — держитесь, дорогие братья и сестры!
Главное: для неискушенного человека, осмелившегося просто и бездумно жить отпущенные ему дни и часы существования, кранты подкрадываются незаметно.
Ну, какие-то там ведутся дебаты по телевидению. Кто-то с кем-то в чем-то не согласен. Противостоят друг другу разные силы. Перетягивают канат. Меряются… ну, скажем, демократическим запалом. У кого он больше, глубже, тверже и протяженнее.
Это их жизнь. Они знают, за что сражаются под знаменем демократии. За власть.
И пусть себе. Но им хочется втянуть в это дело массы. Чтоб громче было, сильней прозвучало, по всем углам раздалось.
