Спасибо, Боря!
Дружба — одно из главных чудес света.
Март 1995-го — смерть папы
Меня только выписали из больницы. Я начинаю ходить. Потихоньку, чуть-чуть. Из дому еще выходить боюсь, но по квартире передвигаюсь.
Звонок из Каменки. Папа умер.
Последняя наша встреча, когда он приехал к нам со своей женой, прощальная… Мы-то думали, что увидимся еще… Не пришлось.
Папочка тогда сказал мне:
— Галенька, ты самая красивая женщина из всех, кого я когда-либо встречал.
Как мне важны были его слова! И как мысль о папе поддерживала меня в трудные минуты жизни!
Я просто старалась соответствовать.
В ту же встречу его жена, оставшись со мной наедине, скажет:
— Марк Иосифович считает, что все его болезни от того, что он мало тебе уделял внимания. Что за это ему наказание.
Он ей это часто повторял в последние годы.
Но она и не знала, как много внимания уделял мне папа, когда она еще не появилась в нашей жизни, как много мне дал, как целый мир подарил… Она ничего не знала про нашу дружбу, наши игры… Она даже ничего не знала про его письма-воспоминания.
Передо мной папочка ни в чем и никогда не был виноват. Просто им всем, моим дорогим, выпала на долю жизнь, полная лишений.
Папы не стало, а я не смогла даже проститься с ним, поехать на похороны.
Я помню его живым. Только живым. И, когда трудно, прошу помочь. И помощь приходит. Появляются силы.
Хотелось бы получить на память от папы хоть какую-то его вещичку, но видно, мне не положено. Несколько фотографий передала мне та, которая вполне могла бы быть мне мачехой. Могла бы, но даже на это ее не хватило. Передала фото — те, что когда-то посылали мы с Танюсей папе. Так вот они ко мне вернулись. Из тех, что у меня не было, фотография маленького Тимочки, старшего папиного брата и моего братика Гришеньки на руках бабушки. Папина супруга почему-то решила, что должна прикоснуться к нашей истории, и на всех фото сделала собственноручные надписи. Про фото Гришеньки с бабушкой написала: «Галя с бабушкой Бертой»…
У меня сами собой, как стон, вырвались стихи. Пусть будут.
У нее, конечно, были на то причины:
Редко водятся в наших краях мужчины,
Редко кто согласится жениться — не просто спать,
Ну, а дети чужие — у них есть мать…
Хоть бы мачехой стала дочке его!
Но жадна: не отдаст ничего своего.
«Мой» — и точка.
А сердце болело и ныло…
Не тоска ли по дочке тебя убила?
Папочка-а-а…
Вспоминаю, как маленький Пашенька плакал, прощаясь с дедом:
— Дедушка, не уезжай! Дедушка, не уезжай!
Ну, почему все так? Почему?
И снова сами собой складываются строчки стихов:
«Помню себя с раннего детства», —
Такими словами ты начал свое письмо,
В котором старался связать воедино
Разорванные ниточки наших жизней.
«Папочка, я ничего не знаю о тебе»…
…Ты написал.
О том, какие были лошади.
О душистых лугах.
О молодой своей маме
(когда она еще не знала потерь),
О своем братике (моем дяде, которого убьют под Сталинградом),
О вязком кровавом море войны,
Из которого Бог тебя вытолкнул невредимым.
О добрых венгерских девушках весной 45-го.
Я, как и ты, помню себя с раннего детства.
Помню тебя с раннего детства.
Моего. Любимого. Не отделимого от моего существования.
Я знаю о тебе все.
Мы выживаем
Что мы имеем?
Я жива. Скоро буду здорова. Дети тоже здоровы. Слава Богу. У нас все хорошо. Надо только сообразить, как прожить то время, пока я еще не могу давать уроки. Ну — просто: что нам есть?
Ресурсов — ноль.
Но почему-то нет никакого уныния. Есть уверенность, что все как-то образуется. И правда.
Мама присылает мешок картошки и большую кастрюлю квашеной капусты. Это очень щедрый дар. Она на пенсии. Было время, пенсионеры не бедствовали. Сто тридцать рублей пенсии — это еще своим внукам подкидывать можно. Но время это кончилось. Теперь от ее пенсии остались жалкие гроши. И я ценю этот мешок картошки как самый щедрый дар.
Ничего! Мы продержимся. Главное — не унывать.
В положенные дни хожу на прием к врачу. Она мной недовольна: гемоглобин все еще низкий.
— Вы плохо питаетесь, — ругается она. — Надо есть икру, мясо, гранаты! Надо гемоглобин поднимать, так у вас никогда сил не будет.
— Я ем, — отвечаю я.
Ну не могу я сказать, что у нас только картошка на все про все.
— Вижу я, как вы едите, — ворчит врач и отсыпает мне волшебный дар: гуманитарную помощь из Германии, препарат железа, поднимающий гемоглобин мгновенно.
Вот это дело! Начала его пить, и силы сразу прибавились. Пошла на поправку.
В следующий раз прихожу продлевать бюллетень, а моя врач заболела. Иду к той, что заменяет. Мне же всего продлить, до следующего посещения.
Чужая врач изучает мою историю болезни.
— Ай-яй-яй, что у вас было! Ай, какая операция! Это знаете почему? По грехам вам воздается!
Я ошеломлена. Я же только больничный продлить зашла, а тут такие мои разоблачения… Сижу, перед глазами круги.
— Вам, знаете, что надо? Три раза в день бить земные поклоны. По сорок раз. И повторять: «Господи, прости меня, грешную». И вот: я еще дам вам молитву, читайте ее как можно чаще. Можно до ста пятидесяти раз в день. И вот, можете у меня чай купить, специальный, освещенный.
— Спасибо, не надо, — отказываюсь я.
Я вообще не понимаю, на каком я свете. У врача — или? Я деморализована и ответить ей, как подобает, не могу.
Мне бы к главврачу пойти с ее молитвами, с ее чаем за 50 долларов… Но куда мне! Силенок пока маловато.
Так и лежат у меня на память ее молитвы.
Не божий она человек. От таких отойти подальше, чтоб ладаном слишком не пахла. А то и задушит.
Сон. Танюся
Когда не стало моей дорогой Танечки, одна соседка, очень ее любившая, сказала мне: вот теперь смотри, какой она тебе приснится. Из сна поймешь, что она о тебе думает, не обижается ли.
Я все ждала, чтобы она мне приснилась, но напрасно.
И вот через двенадцать лет после ухода я увидела ее во сне. Такой сон, как явь. Мы где-то в гостях, суета, много народу, все галдят, шумят. Вдруг я смотрю: Танюся. Что-то тихонько делает, хлопочет. Я подбегаю к ней и говорю:
