Пашка не испугался, сказал:
— Вон идет известный фашист, белогвардеец Санька. Погоди, несчастный фашист! Мы с тобой еще разделаемся.
— А ты не ошибся? — удивились отец и дочь. — Это же просто Санька Карякин.
Но Пашка стоит на своем и рассказывает историю про то, что бежал из Германии, из города Дрездена от фашистов в СССР один рабочий, еврей. А с ним его дочка, Берта. Рабочий работает на мельнице, а Берта играет с ними. И вот во время игры Санька, обидевшись на Берту, закричал ей: «Дура, жидовка!»
Берта, не зная слова «жидовка», спросила у Пашки, что оно значит, а ему и отвечать стыдно.
Пашка велит Саньке замолчать, а тот нарочно кричит все громче и громче. А Берта сидит, в глазах слезы. Догадалась.
И тогда Пашка Букамашкин взял с земли камень и подумал: «Проклятый Санька! Это тебе не Германия с твоим фашизмом, мы и сами справимся».
…Такая история.
Больше всего меня утешил вопрос дочки Светланы из книжки.
— Папа, — спросила она, — а может, Санька никакой не фашист? Может, он просто дурак?
Тем я и утешилась.
Лучше думать, что человек, с которым ты играешь, просто дурак, чем фашист. Иначе дикость получается. Наши папы с фашистами воевали, победили, а сын вырос фашистом? Нет, конечно нет. Просто дурак — и все.
Потом, уже вступив в пионеры, я решила написать письмо в главную пионерскую газету страны. Я просто спрашивала совета, как мне лучше ответить, когда меня обзывают «жидовка».
Может быть, есть такое особенное слово, после которого все это прекратится раз и навсегда?
Меня давно научили не реагировать на обидные прозвища. Я сама знаю: если правильно себя вести, смеяться вместе со всеми, дразнить быстро перестают. История с очками меня этому научила. Я и на эти обзывания не реагирую. Но вот смеяться у меня не получается. Тети советуют отходить от человека, который позволяет себе такое. А как отходить, если он бежит за тобой и орет? Проиграл мне в игре, а теперь вместо того, чтобы отыграться и честно победить, орет мне «жидовка»…
И что? Мне молчать? Делать вид, что оглохла? Как быть?
Вот, собственно, о чем я спрашивала уважаемую редакцию, в которой наверняка собрались самые умные люди. Конечно же в «Пионерской правде» знают заветное слово, с помощью которого я обрету силу.
Я с огромным нетерпением ждала ответа. Вот-вот придет избавление!
Ответное письмо очутилось в нашем почтовом ящике довольно скоро.
Радости моей не было предела. На конверте красовалась надпись «Пионерская правда». Я с нетерпением распечатала его. На красочном газетном бланке был напечатан долгожданный ответ:
Всесоюзная ордена Ленина и ордена Трудового Красного Знамени газета пионеров и школьников
Пионерская правда
Орган ЦК ВЛКСМ и Центрального Совета пионерской организации имени В. И. Ленина
12. I. 1961 г.
Здравствуй, Галя!
Мы получили твое письмо и сразу отвечаем.
Не нужно обращать внимания, если ребята дразнятся. Нет ничего обидного в словах «грузин», «украинец», «узбек», «еврей», «татарин», «казах» и т. д. Всё это название национальностей, а в нашей стране все национальности равны. Когда высказывают свое мнение о человеке, то никогда не думают о том, какой он национальности, а берут во внимание его характер, отношение к труду, честность, умение дружить.
Нужно быть хорошим человеком, настоящим, и такой человек всегда заслужит право на уважение, какой бы национальности он ни был.
И наоборот, если человек плохой, его никто уважать не будет, это тоже независимо от национальности.
Ты это запомни, Галя, и пусть больше вопрос о национальности тебя не волнует.
Желаем больших успехов в учебе.
Литсотрудник /Кирнос/
Вот читаю сейчас — а что? вполне приличный ответ. Уже сам факт ответа — признак внимания и уважения. Обижаться не на что. Написала? Задала вопрос? — Получи ответ.
Но я же спрашивала, как мне быть, как остановить оскорбления…
Мне ответили: «Не волнуйся».
Отчетливо помню чувство брезгливого стыда после прочтения этого ответа. Ребенок чувствует ложь, неискренность, как зверь приближение бури.
Сохранила я этот ответ. И теперь он — свидетельство.
Главное — не надо сейчас лить в уши новым поколениям сироп под названием: «Национальный вопрос в СССР был полностью решен». Уши слипнутся и завянут, как осенние лопухи.
А тогда… в зимние каникулы 1961 года я снова ощутила, как при первом знакомстве с окружающей средой, что вопросы, возникшие тогда, так и лежат в душе мертвым грузом…
— Ух-ё! Куда это я попала!
— Терпи.
— Какое все некрасивое!
— Подожди.
— Как страшно тут!
— Ничего, образуется.
— Ну и запахи!
— Задержи дыхание.
— Что мне делать?
— Не задавать лишних вопросов.
— Почему я здесь?
— Так надо.
Мужчина в доме
Мы очень хорошо и весело живем все вместе. Один минус. Нас пятеро, но нет мужчины в доме. А мужчина в доме очень нужен. Никто из нас не умеет сверлить дрелью стены. Или люстру к потолку прикреплять. Не можем мы — никто — полки на кухне повесить, кран починить, если течет…
Как только возникает необходимость такого рода, Танюся вздыхает:
— Нет мужчины в доме…
Когда накапливается много вздохов об отсутствующем в доме мужчине, появляется Максим. Его зовет Танюся. Он работает рабочим в Академии Фрунзе. Хоть в Академии полно мужчин, ремонтом занимаются специальные люди, которые все умеют. Максим — такой. У него золотые руки.
Он вообще особенный человек. Ни на кого не похож. У него заячья губа. Верхняя губа как будто рассечена надвое. Из-за этого он с трудом говорит. А когда говорит, получается не очень понятно. Но привыкнуть можно.
Я Максимом всегда любуюсь. Он очень красиво работает, никогда не оставляет за собой грязь. Все у него получается ловко, быстро. Кажется, и усилий никаких не надо, чтобы делать то, что он делает. А у нас почему-то так не получается. От Максима пахнет свежим деревом, он аккуратно одет. Приходит, снимает пиджак, достает из чемоданчика большой синий фартук, инструменты…
Потом, когда работа сделана, он садится обедать. Он и ест, как работает, красиво и аккуратно.
Берет черный хлеб, натирает корочку долькой чеснока, солит…
Я любуюсь.
— Аа тоэ хоэт, — говорит Максим.
