Ну, хорошо. Она права. Конечно, независимость нужна, куда без нее! Но разве нельзя при этом думать о красоте? Просто для себя. Не чтобы нравиться мужчине, который к тому же так и норовит сбежать к кому-то. Но на себя-то в зеркало чтоб приятно было смотреть? Разве это плохо?
Вот мои дорогие, любимые Танюся, Стеллочка, Аня — у них лица все в морщинках. Красивые лица с огромными умными и добрыми глазами… А если бы не было морщинок? Ведь им же самим приятнее было бы!
Мне интересно — а можно сделать так, чтобы морщинок у них не стало?
У нас с Танюсей, например, есть увлечение. Мы вечерами обувь чистим. Она любит начищать обувь. И все время повторяет, что настоящую женщину легко отличить по тому, как выглядят ее туфельки. Если пыльные, грязные, то и женщина неряха, грязнуля и вообще — не женственная, не уважающая себя особа. Танюся научила меня следить за обувью. Каждый вечер надо начистить туфли или ботинки так, чтобы с утра приятно было обуться. Сначала очищаем от грязи и пыли. Потом натираем гуталином и ждем, чтоб он впитался. А потом водим щеткой до блеска. И вот — только что стояли туфли, старые, усталые, а теперь — загляденье! Блестят как новые!
И если туфлям можно продлить или вернуть красоту, тщательно ухаживая за ними, то почему нельзя, тщательно ухаживая за лицом, продлить свою молодость?
Вот и Лина Кавальери пишет: «Держитесь за молодость двумя руками!»
Правда, некоторые советы у нее смешные. Она пишет, что женщине нельзя уставать вообще! При малейших признаках усталости надо отдыхать. Интересно, как она себе это представляет? Мне такой совет совсем не годится. Я, если берусь за что-то, довожу себя до исступления: стараюсь изо всех сил, устаю, но дела не бросаю… Этот совет не по мне. Потом она пишет, что самый ужас, если у женщины некрасивые или больные ноги, а чтоб ноги не болели, надо постоянно менять обувь. Не ходить в одном и том же. Хорошо ей было рассуждать, наверное. Это столько обуви надо иметь — не напасешься! У меня, например, с обувью дела такие. Летом — сандалии. Весной — осенью — туфли. Зимой — ботинки. До школы были валенки с галошами, но это для малышей. Еще есть чешки для физкультуры и ритмики. Вот и всё. И ноги пока целы…
Но самое главное я ухватываю. Лина советует постоянно ухаживать за кожей. Смягчать ее розовой водой с глицерином. Ну — розовую воду мне взять негде, а вот крем — это можно. На следующий день я прошу у папы немножко денег, мы с Таней бежим в магазин, и я покупаю синюю стеклянную банку с кремом. Вечером я умываюсь и мажу крем на щеки и подбородок. Это надо делать за два часа до сна. Так что вполне можно еще погулять, потом за Искрой сходить…
— В чем это у тебя щеки? — спрашивает папа.
— Это крем. Чтоб не стареть, — объясняю я.
— Ну, давай, — соглашается папа. — А не рано?
Я понимаю, о чем он. Я сама читала в журнале «Работница», который мы в Москве выписываем, что следить за кожей надо начинать после двадцати пяти лет. Раньше — не имеет смысла, все и так хорошо.
— Видел, какие у наших морщины? — отвечаю я вопросом на вопрос. — Это потому, что они заранее обо всем не позаботились. А я позабочусь — и у меня вообще никогда не будет морщин!
— А! Ну, попробуй. Может, и правда, — соглашается папа.
— Пап, я буду все делать, как написано. Утром и вечером. Я же от этого глупее не стану. Я не брошу учиться. Мне просто интересно посмотреть через сорок лет, что получится. Вдруг морщины не появятся? Тогда я права. А если появятся, тоже ведь вреда не будет.
— Вреда не будет, — улыбается папа.
Отныне я по утрам и вечерам наносила на кожу лица крем. Вскоре это вошло в привычку — как зубы почистить. Минутное дело…
Время прошло. Даже больше, чем было задумано. Морщин нет!
И кто был прав?
А совсем недавно я узнала, что Лина Кавальери была знаменитой оперной певицей. И еще: ее называли самой красивой женщиной мира. Она оставалась очень красивой и после шестидесяти. Погибла она, так и не растеряв своей красоты: в ее прекрасный итальянский дом попала бомба. Война, 1944 год.
Малина
Мы с папой вдвоем идем по улице. И вдруг к нам подходит маленькая старушка. Сразу видно, очень добрая и очень печальная.
Вообще-то тут все люди добрые и тихие. Говорят на «о». Окают. Мне очень нравится такой разговор, я тоже иногда начинаю окать, мне кажется, что так звучит красивее.
Дома́ никто не запирает. Можно просто постучать в дверь и войти. Мы так однажды к соседям ходили, смотреть теленочка. Там многие дома́ были еще по-старому устроены. Сначала заходишь в теплые сени, а там скотина — коровы, телятки. Это чтоб зимой они не замерзли. А потом уже, после сеней, начиналось человеческое жилье… Близко друг к другу жили люди и их кормильцы-коровы. Нас соседка позвала смотреть на теленка, мы пришли, посмотрели, полюбовались… Все открыто… Сейчас даже странно о таком писать.
…Вот подходит к нам старушка. У нее глаза светлые, и в них слезы стоят. И она говорит папе:
— Помоги мне, мил человек. Ты ж в прокуратуре работаешь?
— Да, — говорит папа.
— Я вот там, за углом живу, у реки. Зайди ко мне, помоги заявление написать. Я ничего не пойму, как его писать… Сына у меня посадили. Сидит, суда ждет. Ему грузовик дали, а он на ладан дышал, грузовик-то. Сын не хотел за руль садиться: неисправный, говорит, грузовик даете… Я за такой отвечать не могу… Только на работу устроился. Один он у меня, сын… Муж на войне полег, я сыночка вырастила… Выучился он у меня на шофера… А этот сразу начальник ему такой грузовик дал — на погибель. А отказаться нельзя: нарушение трудовой дисциплины. И он с этим грузовиком в первый же день в реку загремел. Тормоза там неисправные и еще что-то… Хорошо, сам спасся. Теперь сидит. За что? Как быть-то мне? Они посадят его, как мы с ним? Разлучат, так и не увидимся… Разве сделать ничего нельзя?
Папа мрачнеет. У него желваки на лице ходуном ходят. Он никогда не кричит. Я понимаю, когда он сердится, по этим желвакам.
— Можно сделать, — твердо говорит папа. — Я помогу. Заявление напишу вам. Отпустят…
— Ты только приди. С дочкой приходи. Хорошая дочка у тебя, одно лицо с тобой.
Бабушка протягивает руку и гладит меня по голове. Рука ее немножко дрожит, мне делается жалко до слез и ее, и ее сына, и мужа, который погиб…
— Сегодня же придем, — обещает папа.
Мы заходим домой, он переодевается, и мы идем искать бабушкин дом. Папа находит его быстро. Домик совсем маленький, как сама старушка. И забор старый, весь наклонился. Скоро упадет.
Бабушка выходит на крылечко, радуясь, что папа сдержал слово.
— Вот спасибо тебе, мил человек! Пусть твоей дочке такие люди в жизни попадаются, как ты сам.
Она ведет папу в дом, а мне говорит:
— Иди, деточка, в сад, там у меня малины — видимо-невидимо. Пойди, поешь. Некому малину мою есть. Сидит сыночек. А ты пойди, поешь…
