— Станция «Парк культуры», — объявляет вагон женским голосом.
Двери открываются, мы выходим.
Снова лестница-чудесница. Теперь мы едем вверх. Лестница, которая сама едет, мне очень нравится. От нее делается весело.
Потом мы еще едем на троллейбусе. Это автобус, но у него на крыше большие усы, как у жука. Усы держатся за провода. Из-за этого троллейбус и едет. Наш троллейбус называется «Б». Ехать нам совсем близко.
— Пару остановок, и дома, — обещает тетя.
Вот мы и приехали.
— Запомни адрес, — учит тетя, — проезд Девичьего поля, дом два, квартира шестьдесят-а. Это важно. Мало ли что. Ребенок должен знать свой адрес. Повтори!
Я повторяю. Я легко запоминаю — меня папа научил запоминать стихи. Главное — понимать, о чем речь. А то запоминается бессмыслица.
— Дечиваполя, — повторяю я.
— Почти правильно, — хвалит тетя. — Повтори еще, чтобы стало понятнее. Тут было в старину поле, на нем девицы гуляли.
— Красны девицы? — уточняю я.
— Всякие, — смеется тетя, — я их не видела. Главное — это место стало называться «Девичье поле». Понимаешь?
— Да! Девичье поле, — выговариваю я вполне осознанно.
Теперь все ясно.
Мне приходится несколько раз повторить адрес.
Запомнила! Все хорошо.
А вот мы и пришли.
Это мой новый дом. Я проведу здесь свое детство. И даже в школу пойду отсюда.
Академия Фрунзе, Зубовская площадь, Плющиха, сквер между проездом Девичьего поля и Малой Пироговской — вот главные мои адреса.
От Каменки осталось название места рождения в метрике. Воспоминания раннего детства — не о месте, а о людях и собственных ощущениях.
Только вот кромка леса на горизонте…
ВЗГЛЯД ИЗ СЕГОДНЯ. ТЫСЯЧИ СЧАСТЛИВЫХ СЛУЧАЙНОСТЕЙ, ИЗ-ЗА КОТОРЫХ Я ПОЯВИЛАСЬ НА СВЕТ
Сейчас начинаю повествование о тех удивительных случайностях, которые привели меня в жизнь.
После расставания с матерью, с Каменкой, с дедушкой и бабушкой, со всем укладом моей младенческой жизни осуществился переход на другой этап существования.
Детство мое — осознанное, надежно сохраненное памятью — началось с переездом в Москву. Но именно на этом сломе: от младенчества к детству — я и хочу сделать отступление и рассказать некоторые истории тех, кто был до меня.
Родителей моих вместе я помню смутно. Папа уехал учиться в Ленинград, мама доучивалась у себя. Стронуться с места вслед за мужем сразу не получилось. Отложили на потом. А «потом» так и не случилось.
Детство мое прошло в тесном общении с папой, с его письмами, постоянно присылаемыми в подарок книгами, с летними каникулами, проведенными у него.
И вот однажды, когда я сама уже была матерью семейства, зашел у нас разговор о моих предках. Я огорчалась, что знаю о себе только по обрывкам случайных разговоров. Ведь знать о себе — это, кроме всего прочего, хорошо представлять, из чьих судеб сложилась твоя собственная судьба.
Папа пообещал мне написать о себе, о своих родных и даже о материнской родне.
Получилось три письма. С них и начну.
Письмо первое
«Помню себя с раннего детства.
Семья жила в деревне. Отец был близок к крестьянской жизни, очень уважал и любил крестьян, считал их честными, порядочными людьми, сам был трудяга. Имел небольшое хозяйство: корову, лошадь, птиц.
Я и брат были близки к природе. Рядом с домом было озеро. Помню, что отец иногда катал нас зимой по озеру и давал править лошадью. Брат Тима однажды резко дернул вожжу, и санки опрокинулись, все упали, но без последствий.
Мы очень любили природу и животных, маленькими кормили с руки корову, лошадь.
Крестьяне уважали отца и дедушку за честность и трудолюбие.
В доме была комната — называлась „темненькая“. Однажды Тима открыл эту комнату: там стоял новорожденный теленочек с белой лысинкой. Тима очень испугался. Отец завел его в „темненькую“, где он подружился с теленочком и больше его не боялся.
Отец и мать были очень дружны, никогда не ругались и громко не разговаривали. Нас никогда не наказывали. Помню, что Тима в чем-то провинился и тогда отец снял с него штанишки и два раза дотронулся до голого местечка ремнем, при этом он смеялся, а Тима плакал, мне его было жалко. Отец сказал, что и меня нашлепает, если я не буду слушаться. С нами жила тетя Аня, наша любимица, которая нас любила, как мать, и особенно меня.
Мама моя часто болела, но была великая труженица, очень нас любила и жалела.
Отец всю жизнь был ей предан самым чистым и самым честным образом. Ухаживал за ней, как за ребенком, и она его берегла, как нас.
Наша семья, как я теперь понимаю, была идеальная. К сожалению, мне таких семей больше не приходилось видеть. Я не идеализирую, а все говорю, как мы договорились: только правду и что помню.
Отец был простой человек, но очень любил нашу природу и часто водил меня и Тишу в лес, на луг, на озеро. Он научил нас ездить верхом на лошади, ухаживать за скотом, мы испытывали большое удовольствие чистить коня, кормить корову. Иногда она лизала нам руки, язык у нее очень жесткий и шершавый, мы боялись, что она нам откусит руку, но отец говорил, что корова людей не ест и руки наши будут целы. Мы привыкли к этому.
Отец был набожен. Запрещал мучить животных: кошек, собак, говорил, что это большой грех.
Друзья отца в основном были простые мужики. Мне запомнился один, звали его Филипп, прозвище было „железный“. Я как сейчас помню этого человека. Высокий, плечистый, с большой окладистой бородой. Потом, когда я узнал про Л. Н. Толстого, я его представлял именно таким. В любое время дня и ночи этот Филипп готов был выполнить любую просьбу отца. Нас, детей, он очень любил, брал на колени, и мы трогали его бороду, а он нам рассказывал сказки, я сейчас не помню ни одной, но слушали мы его, притаившись у него на руках. От него всегда пахло свежим воздухом, сеном и конским потом. Это для меня были самые лучшие запахи с детства и до сих пор. Он был добрый и очень честный. Если скажет слово, то не изменит его. Железным его звали за характер и силу. Таких прекрасных русских типажей сейчас не найдешь.
Из деревни мы переехали в небольшой городок Ярцево, Смоленской области. Снимали квартиру у одного домовладельца. Дом был большой, типа барского. Читая впоследствии Тургенева, Гончарова и других классиков, я представлял именно этот дом. У хозяина была старая жена, при жизни я ее не видел, но она умерла, и гроб с ее телом вывозили со двора дома. Гроб был обшит бархатом. Старуха казалась восковой. Впоследствии я ее отождествлял с пушкинской Пиковой дамой.
С момента этого зрелища я узнал о смерти, стал тосковать, не за себя, а сначала за родителей, что они когда-нибудь умрут. По ночам я плакал, но никому не говорил о своих переживаниях.
