Потом они писали друг другу письма. Наконец в одном письме Андрей спросил Маринку, что она думает о замужестве.
«Впрочем, не отвечай, я скоро приеду на каникулы, и мы обо всем поговорим». Так он ей написал.
По-моему, вполне недвусмысленно. Это письмо она получила перед самым его приездом.
В Москве молодой человек мог остановиться только у своего лучшего друга Сережки. Маринке неудобно было приглашать Андрея к себе: родители тогда придерживались строгих правил и не одобрили бы появление в доме молодого человека, с которым пока ничего не обсудили насчет его отношения к их дочери.
Пражский поезд прибывал в Москву поздно вечером. Встреча и серьезный разговор должны были состояться следующим утром.
Но не состоялись. Вообще никогда!
Андрей не позвонил Марине, не подошел даже к соседнему подъезду, в котором жила и ждала его… ну, можно сказать, невеста.
К концу своих московских каникул Андрей Манкин оказался женат на Верке, нашей общей подружке, сестре того самого Сережи, которому Маринка возила посылочку.
О том, как это произошло, рассказывала мать Верки и Сережки. Она работала парикмахершей и каждую свою клиентку посвящала в историю замужества дочери. История и правда замечательная. Ну, и естественно, дошла эта история и до нас с Маринкой.
Едва увидев Андрея, переступившего порог их квартиры вместе с Сережкой, мать поняла, что такого жениха она в чужие руки не отдаст. Верка-то — дура набитая. Сама ничего без матери не может.
Стол они заранее накрыли, ребята расслаблялись с дороги, устали. Захмелели слегка. Но мать блюла себя и была трезва: дело превыше всего.
В общем, Верка-дура ушла спать, Сережка уснул на диванчике. Мать повела разговор с осоловевшим гостем. Она посоветовала ему не совершать роковой ошибки, не жениться на Маринке, потому что есть невеста гораздо лучше и перспективней. Ее Верка — вот самая настоящая невеста. Потому что: там, у Маринки, жить особо-то негде. А она за Веркой даст приданое: сразу им на кооператив. Мать быстро сбегала в спальню и принесла пакет с деньгами, как доказательство, что на кооператив дочери уже отложено. Даже пересчитала при Манкине.
Но Манкин сдался не сразу. Он молчал. То ли устал, то ли думал, то ли вообще — не врубился пока, о чем речь.
И мать поняла, что если он вот сейчас так отмолчится, уйдет спать, завтра — все, считай, жених упущен.
И тогда ее осенило. Она для сына, Сережки, припасла ондатровую шапку, богатую. Но тут такое дело. Сереньке-то она еще шапку сладит… Мать выхватила сокровище из шкафа и водрузила на голову будущему зятю, прямо с ярлыком. Шапка села, как влитая. Дождалась хозяина.
— Смотри, какой ты у меня! Генсек! — восхитилась женщина и потащила Манкина к зеркалу в коридоре.
Он посмотрел, поправил шапку, заулыбался.
— Ну, иди. Иди к невесте. Ждет ведь тебя… Она давно в тебя влюбленная…
Заботливая мать затолкнула парня к дочери.
…А перед его возвращением в Прагу сыграли свадьбу.
Так что — шапка!
Вот цена вопроса. Ну, а точнее: московская прописка, квартира и шапка. Но к этому шла впридачу нелюбимая и неинтересная ему жена.
Могу рассказать и продолжение этой истории.
Мы через пару лет встретились с Манкиным и его женой Веркой в химчистке самообслуживания. Я его впервые увидела, до этого не доводилось. Действительно, красивый, видный. Но мрачный, раздраженный, ужас. Он явно тяготился своей женой. Один раз во время разговора сказал ей:
— Заткнись, дура.
И она необидчиво заткнулась.
Видимо, привыкла.
Разводы тогда не поощрялись, а он собирался карьеру делать. Нельзя было ему.
Верка была неплохая девчонка, добрая, простоватая, недалекая. Целиком под пятой у матери. Мать заставила ее сделать первый аборт: рано, живи для себя. Детей больше не получилось.
Но это уже другая история.
Главная же тенденция того довольно тухлого времени: скука и продажность задешево, по мелочам.
Из этой мелкой продажности, как из маленькой мухи, через пару десятилетий вырос пугающего размера слон.
Развитой социализм
В 70-е потихонечку правители наши стали играть с народом в игру «вам показалось». Ну да — был какой-то волюнтарист. Ну — что-то такое к 80-му году пообещал. Ну да, мы присутствовали при его обещаниях, но что можно поделать с волюнтаристом: ведь загрызет.
Собственно, народ и сам прекрасно понимал — еще изначально, что никакого такого коммунизма в 1980-м году не видать никому как своих ушей. Просто было интересно, что изобретут вместо этого. Ну, что-то же надо было измыслить такое… Типа: не будет тебе сказки со счастливым концом, зато… Зато — вот: настоящая быль.
Быль называлась так: мы построили общество развитого социализма.
Я все оглядывалась вокруг, запоминала приметы, чтоб будущим своим детям про развитой социализм поведать. Вот они спросят, а я им…
Ну — в Москве еще кое-как. Еще — куда ни шло.
А вот стоит чуть-чуть удалиться от сердца родины — и развитой социализм тоже прячется, бедняга.
И смотришь, вглядываешься — ну нет! И все тут.
Зато…
Летом 1971 года решили мы с другом отправиться на самолете в город Касимов Рязанской области. Полет происходил на «кукурузнике», который швыряло, мотало, подкидывало и раскачивало каждую секунду нашего движения к намеченной цели. Дверь в кабину пилотов была беспечно распахнута. Видно было, как экипаж подкрепляется по ходу пьесы пивом, что почему-то уверенности в благополучном исходе воздушной прогулки не прибавляло. Все пассажиры, однако, как-то держались в рамках приличий. Кроме меня и охотничьей собаки, лежавшей у ног хозяина. Нас с ней неудержимо рвало на родную землю. И просто — рвало.
Летели недолго, но когда рвать уже нечем, кажется, вечно летишь. Несмотря на мои худшие ожидания, приземлились благополучно. Охотник на руках вытащил собаку. Меня выволокли вонючие веселые пилоты и положили для отдыха на траву. Потому что весь этот касимовский аэродром был просто большим полем с пыльноватой травой.
Я немножко полежала, но испугалась, что это выглядит неэстетично, и кое-как поднялась. И поняла, что надо бы заглянуть в туалет. Умыться… и вообще… Нам указали направление, и мы отправились. Ошибиться было невозможно, ибо нас вел запах.
Так, по моим представлениям, должно пахнуть в аду.
Наконец показалось огроменное бревенчатое здание. Почему туалет надо было сооружать из вековых деревьев чуть ли не метрового диаметра, мне и по сей день неведомо. Но масштабы поражали.
И вот я открыла дверь с соответствующей «говорящей» буквой Ж на ней и обмерла.
