Я смотрела тогда на Алексея Федоровича и не верила своему счастью: неужели мне повезет и я смогу целый год учиться у него.
Так и произошло. Начиная с сентября 1979 года мы, аспиранты-первокурсники двух кафедр — русского языка и общего языкознания, — приходили на Арбат, в квартиру профессора Лосева для занятий древнегреческим языком, латынью и сравнительным языкознанием.
Собирались мы в подъезде, поджидая всех, чтобы заходить всем вместе. Стояли у батареи и трепетали. Задания были большие, занятия проходили очень интенсивно, поэтому, стоя на лестнице, мы спрашивали друг у друга о том, как получилось разобрать текст и прочее. Наконец звонили в дверь. Открывала нам очень строгая женщина (помощница по хозяйству), мы переобувались в прихожей и проходили в комнату, где обычно занимались. Книжные шкафы повсюду, самый любимый запах — книг, большой круглый стол, лампа над ним… Мы рассаживались. Выходил Алексей Федорович. Обычно вела его Аза Алибековна, прекрасная, сильная, внимательная. Она строго проверяла присутствующих. Говорила нам потом, что Алексей Федорович очень огорчается, когда аспиранты пропускают занятия.
Мы к тому времени знали, что отец Азы Алибековны, видный государственный деятель, был репрессирован и расстрелян в 1937 году. Фон страданий предыдущих поколений постоянно сопровождал нашу жизнь. Но мы так и не узнали (не те были времена, чтоб об этом говорить с группой аспирантов), что Алексей Федорович тоже был репрессирован, приговорен к 10 годам лишения свободы, прошел лагеря. (Срок ему, по ходатайству Е. Пешковой уменьшили.) Там, в лагерях, и потерял зрение Лосев. Уже много позже, в конце 90-х, прийдя в ту же квартиру на Арбате к Азе Алибековне, сдружившись, сблизившись с ней, ее сестрой Миной Алибековной и племянницей Леной, я узнала детали, описанные к тому же в подробной биографии Лосева, которую опубликова Аза Алибековна.
…Выходил Алексей Федорович — после своего тяжелого трудового дня (в первую половину дня он очень интенсивно работал) — и начинался наш урок.
Первые же мои личные ощущения: я поняла, насколько же мало я знаю, насколько недостаточно и скудно мое образование. А ведь я была не худшей ученицей в школе. Но в общении с Алексеем Федоровичем наглядно и очень страшно проступала пропасть — разница между гимназическим дореволюционным образованием и нашим школьным, которое теперь считают чем-то выдающимся.
Слепой старый человек (А.Ф. было тогда 86 лет!) владел своими предметами настолько, что подмечал каждую нашу ошибку, неточность, интонационную неверность. Он наизусть знал тексты, которые мы разбирали! О каждом слове он мог рассказать целую его историю. Кстати, он нам всегда говорил, что Слово — самая большая и интересная загадка. Рассказал, как однажды его приятель, собираясь в отпуск, попросил дать какую-нибудь увлекательную книгу. И Алексей Федорович ему посоветовал: «Возьми словарь. Более увлекательного чтения не знаю».
Наслаждаться свободным общением с Алексеем Федоровичем мешал стыд за свои скудные знания. Но знания — дело восполнимое. Главное — вовремя понять, что учиться надо всю жизнь, каждый день.
Спрашивал нас Алексей Федорович по очереди, строго вслушивался, заметив ошибку, шутил, восклицая, как Епиходов:
— Что етта такое?
Он вообще иногда шутил, как мальчишка-гимназист, а слыша наш смех, умилялся и повторял:
— Колокольчики мои, цветики степные.
Ох, точно, были мы «цветики степные»… С нашим тогдашним образованием.
У Алексея Федоровича же образование было фундаментальным, заложенным в ранние гимназические годы. Бывало, объясняя какое-то правило древнегреческого языка, он говорил:
— Вот над этим правилом я в гимназии много поплакал, много поплакал — трудное, никак не давалось.
У меня сохранились три огромные папки — все упражнения, заметки, разборы, сделанные на занятиях с Алексеем Федоровичем. Листаю их иногда и думаю: неужели всего за один учебный год мы подняли такой материал?
Счастливое время.
Весной сдавали экзамен Алексею Федоровичу по всем трем его предметам. Я готовилась днями и ночами, волновалась как никогда. И вот — получила похвалу от Учителя! Ему понравилось, как четко и ясно я излагала материал. До сих пор счастлива от этой похвалы.
Потом, вспоминая, поняла, как многому научил Лосев — своим примером. Прежде всего его ежедневный напряженный труд мысли, его постоянная работа над новыми книгами стала образцом, путеводной звездой.
…Алексей Федорович скончался 24 мая 1988 года, в День Славянской письменности и культуры — День Кирилла и Мефодия, великих славянских просветителей.
Каждый год на Ваганьковском кладбище у его могилы проходит в этот день панихида, собираются его ученики, последователи.
Пишу эти строки в преддверии очередной годовщины кончины Учителя. Вечная память!
Чехословакия
Я описала нашу жизнь в ЧССР в романе «И в сотый раз я поднимусь», который лишь отчасти описывает мою жизнь. Но основное впечатление от пребывания в этой стране описано там по моим ощущениям. Поэтому я приведу здесь небольшой, адаптированный к собственной биографии фрагмент.
Мы попали в очень старый город, когда-то в древности бывший столицей Великой Моравы, Оломоуц. Именно в Оломоуце создали монахи Кирилл и Мефодий славянский алфавит, кириллицу. Здесь столько всего происходило! И столько было действующих храмов, принадлежащих разным конфессиям: католические, лютеранские, гуситские. Во всех проходили службы. Был даже православный собор на площади рядом с советским военным госпиталем. Воскресные службы посещали все, даже коммунисты. Так полагалось. Из века в век. И на это никто не посягал. Мы поселились не в военном городке, а в обычном чешском доме. Туда никто не хотел селиться, так как квартплата у чехов была в два раза большей, а каждую крону берегли, как святыню. Кроме того, никому не хотелось учить ненужный чешский язык. А как тогда общаться с соседями? В те времена никто еще не представлял себе, что можно жить в многоквартирном доме, не зная, кто живет за соседней дверью. Невозможность добрососедского общения представлялась чем-то ужасным. Я выучила чешский за месяц, сказался мой уже сложившийся навык овладения славянскими языками. Тем более тут была прекрасная возможность и необходимость говорить на изучаемом языке. Я быстро и на всю оставшуюся жизнь сдружилась со своей соседкой — почти ровесницей — Майкой, сын которой, Иржик, был одногодком моего сына. На нашем этаже находились три квартиры. Помимо Майкиной семьи и нашей жила рядом пожилая пара — Мария и Павел. Их дети имели свои семьи в Праге. Пани Мария по многолетней привычке каждый день пекла булочки, калачики в огромном количестве. Забывала, что их теперь только двое. Поэтому каждый вечер приносила она нам огромное блюдо со своими шедеврами. Пришлось и мне научиться печь пироги, чтобы отдаривать добрую соседку. В моей родной стране людей с раннего детства приучали, что попали они в этот мир и живут в нем благополучно, благодаря неустанной борьбе предшествующих поколений за светлое будущее. Причем, с появлением новых поколений светлое будущее не наступало, а отодвигалось. Как горизонт. Сколько ни скачи — не доскачешь. Но цель видна (в хорошую погоду). Вот население постоянно и дразнили, и утешали этой целью. Еще в школе я задавала себе вопрос: а почему я от рождения обречена на коммунизм, к которому должна стремиться? Лично я ни о чем таком для себя не просила. Мне б расти в объятиях спокойной матери, не издерганной работой ради куска хлеба до потери материнского инстинкта. Люди в Москве были агрессивны, не добры даже к детям. Мне в Москве, когда я гуляла с дочкой и сыном, приходилось не раз слышать:
