Работа тоже дарила мне много радости. Учить детей тому, что знаешь и любишь, оказалось для меня большим счастьем. Тем более что дети в школе № 36 Центральной группы войск собрались замечательные. Офицерские семьи, офицерские дети — это особое сословие, которое следовало бы беречь. У семей этих было чему поучиться. Там царила строгая иерархия: муж-кормилец, отдающий службе большую часть времени, жена, отвечающая за воспитание детей и дом. Дети из большинства таких семей были с малолетства ориентированы на получение образования, карьерный рост. Некоторые мои ученики за время обучения меняли пять-шесть школ. Это серьезное испытание — попадать в класс на положении новенького. Завоевывать свое место в сложившемся коллективе — проверка того, что ты на самом деле можешь. И куда бы ни попали эти ребята, они учились честно, преодолевали отчуждение…
Мне много потом пришлось работать с детьми и подростками. Скажу одно: самые цельные личности, самые порядочные юные люди, умеющие ценить добро, встретились мне именно в школе для детей советских военнослужащих. Со многими мы дружим до сих пор. И бесконечно жаль, что катастрофа, произошедшая с нашей страной, раскидала десятки тысяч талантливых, прекрасно образованных наших людей по всему свету. Парни, мечтавшие стать офицерами, как и их отцы, вынуждены были увольняться из армии лейтенантами: не было никаких перспектив, шло тотальное разрушение… Впрочем, до этого пока далеко. И мы даже представить себе такое не в силах. Мы пока говорим о книгах, о стихах и прозе, мы учимся жить на примере книжных героев…
В этот момент на нашего вождя Леонида Ильича снисходит облако вдохновения. На свет появляются «его» произведения «Малая земля», «Возрождение», «Целина». Сейчас известно имя журналиста, наваявшего эти нетленки за подписью Брежнева. А впрочем, какая разница? Книги выходили пятнадцатимиллионными тиражами!
Из Политуправления ЦГВ пришел приказ: в старших классах школы на уроках литературы детально изучить художественные произведения Генерального секретаря. Вот тебе и вопросы «Что делать?» и «Кто виноват?».
Я никогда не врала своим ученикам. Спрашивали — отвечала то, что думала. Не было ни страха, ни даже опасений. Знала: учитель не имеет права лгать. Именно вранье лишит учителя уважения. Ну разве можно уважать шулера, играющего краплеными картами? Нет, ясное дело, даже если у него виртуозно получается его махинация. Но если учителя не уважают, у него ничему не научатся. Это тоже своеобразный закон природы: сознание человека спасается от лжи непроизвольно, закрывая доступ словам лгущего.
И вот я пришла на урок с брошюрами нашего «дорогого Ильича» и сказала:
— Пришло указание: прочитать это. Заставлять и обязывать я не буду. Это не литература. Но при поступлении в институт в этом году на сочинении наверняка будут темы по «Малой земле», «Возрождению» и «Целине». Верный способ написать как минимум на четверку, если просто знать содержание.
Таким образом, изучение трудов вождя заняло у нас три минуты классного времени. А с содержанием мои сообразительные ученики ознакомились дома. И, кстати, я оказалась совершенно права: почти все в итоге и писали при поступлении про эту «бессмертную трилогию»…
Примерно в два часа дня уроки заканчивались. В это время мы всей семьей оказывались дома, обедали. Потом муж снова уходил в госпиталь, а мы с детьми отправлялись гулять. Шли к Собору Святого Вацлава, где когда-то, во времена Великой Моравии, монахи Кирилл и Мефодий создали нашу азбуку. Рядом с собором стоял небольшой дом с памятной доской: там неоднократно останавливался Моцарт. Мы оказывались на главной площади с удивительными курантами, вторыми по величине после Пражских. Во всех старинных европейских городах на центральных площадях стоят Моровые столбы — памятники чуме, уничтожавшей во время эпидемий сотни тысяч людей. В Оломоуце Моровый столб — один из самых поразительных по экспрессии и своеобразной красоте, я не уставала им восхищаться.
Мы бродили по средневековым улочкам, заходили в храмы — мне все время казалось, что я была в этом городе когда-то: все словно всплывало в памяти. Я могла идти наугад, зная, какой дом увижу за поворотом. Я чувствовала, что попала домой. И при этом осознавала: не навсегда. Пройдет определенный срок, закончится отведенное нам время, и мы вернемся за решетку железного занавеса. И потом уже никогда не попадем в любимый город. Кто и почему лишил нас права бывать там, где нам хочется? Таких вопросов мы пока не задавали. Они придут позже.
А пока… Я часто осознавала, что счастлива. Здесь и сейчас.
Незамыслице
В зимние каникулы мы с моими десятиклассниками отправились в Брно. Хотели побродить по городу. Прямого поезда не было. Пришлось делать пересадку в крохотном городке под названием Незамыслице. Там предстояло ждать час. Мы продрогли, погода стояла сырая, промозглая, дул ветер. Стоять на платформе было невыносимо. Пошли смотреть город. Хоть он и был мал, но устройство его повторяло устройство больших городов: площадь, к которой сходились улочки, даже свой Моровый столб.
А еще там на площади стоял памятник погибшим советским воинам и чешским патриотам, погибшим в 1945-м году в боях с гитлеровцами. Там перечислены были все имена и звания павших, а на постаменте памятника мы прочитали надпись:
«Расскажи там, ДОМА, что мы здесь лежим мертвые, как нам велел наш долг».
Эти слова, обращенные к нам, обладали огромной силой.
Помню их до сих пор.
Переход на летнее время
В первую же осень нашей жизни за границей я удивилась тому, что осенью время переводили на час позже. Тех, кто любил подольше поспать, это очень устраивало. Объясняли перевод времени экономией электроэнергии. Наверное, это так и было. Рабочий день в стране начинался очень рано: в шесть можно было увидеть, как идут впотьмах на работу люди. Зато и заканчивалась работа рано. Например, детские сады работали только до четырех: работающим мамам хватало времени добраться до садика после окончания трудового дня.
Я, как человек очень зависимый от распорядка дня, перенос времени (и осенний, и весенний) воспринимала очень тяжело. Просто плохо себя чувствовала, ощущала усталость. Организм приспосабливался к таким переменам с трудом.
В восьмидесятом году и у нас заговорили об экономии электроэнергии и сезонных переводах времени. Тем более все время повторяли идиотский бессмысленный лозунг «Экономика должна быть экономной». Наконец, начиная с весны 1981 года, и в СССР время стали переводить на летнее.
Так продолжалось ровно 30 лет. В 2011 перевод времени отменили. Но — не в ту сторону. Теперь зимой у нас разница во времени с Европой три часа. И зимнее утро начинается около десяти. Игры со временем не проходят даром для здоровья людей.
По себе знаю одно: я просыпаюсь со светом и засыпаю с наступлением тьмы. Древний инстинкт. Свет дает мне бодрость и импульс к свершениям нового дня. Тьма — приносит покой.
В Прагу
Мой выпускной класс предложил: «А давайте в Прагу поедем!»
