– То есть?
– Ну, представь. У человека безобразная жена, которую он не любит, поганая работа и взрослые дети. Что мешает ему все бросить и поехать искать счастья?
– Здравый смысл.
– Вот именно… То есть ничего. Весь вопрос в том, сколько возможностей человек готов впустить в свою жизнь… Предложи человеку сделать то, что с успехом делают на соседней улице, но чего он сам не пробовал. Он ответит: «Нет». Спроси: «Почему?», и он выдаст тысячу и одну причину, но все они сведутся к одной – он боится менять что-то в своей жизни, даже к лучшему…
Я осмотрелся. Узкие улочки увели нас достаточно далеко от городской управы.
– Думаю, здесь мы можем посмотреть нашу находку, – произнес я.
Крепкие пальцы Франсуаз мгновенно расправились с кожаными застежками. Сумка, которую радушно отдал нам Оул Печатник, казалась на ощупь совершенно пустой. Когда девушка раздвинула ее края, ее лицо выглядело разочарованным.
– Ты прав, Майкл, – сказала она. – Здесь ничего нет. Только какой-то свиток.
Я поднял со дна сумки кусок пергамента, перевязанный тонким шнуром и скрепленный гербовой печатью.
– Не стоило ожидать ничего другого, – произнес я. – Погибший выполнял какое-то поручение; очевидно, он был гонцом…
Я рассмотрел узор на красной печати.
– Герб замка дворфов, – произнес я. – Получатель не указан…
– Это тебе не письмо на почте, – отрезала девушка. – Гонец бы не забыл, кому везет свиток.
Она запустила палец под тонкий шнурок и, прежде чем я успел возразить, разорвала его, как ласка перегрызает шею горлинке. Обломки гербовой печати посыпались на мостовую.
– Френки! – в ужасе воскликнул я. – Ты вскрыла письмо.
– Конечно, – ответила она. – Должны же мы узнать, кому оно отправлено.
Франсуаз с торопливым любопытством развернула пергамент. Если он не порвался в клочки из-за этой процедуры, то не благодаря аккуратности девушки.
– Но мы не должны были открывать свиток, – возразил я. – Он же запечатан. Где твое воспитание?
При слове «воспитание» девушка коротко хехекнула, однако, по мере прочтения письма, лицо ее становилось все более разочарованным.
– Читай сам, – произнесла она и, скомкав пергамент, передала его мне.
«Артанийские холмы,
усадьба Шесть Пилонов,
господину Нандо Гамбеле
Достопочтимый г-н Гамбела!
Иоганн Гольштедт, виконт Шлездернский, имеет честь сообщить вам об открытии экспозиции, посвященной фарфоровой миниатюре и чайной посуде. Экспозиция будет открыта для посещений с 19 по 23 число сего месяца. Надеюсь, что Вы сумеете выбрать время и посетить ее.
С уверениями в моем глубочайшем уважении к Вам,
Иоганн Голъштедт
виконт Шлездернский,
Гольштедтский замок дворфов,
Артанийские холмы».
– Фарфоровая миниатюра? – губы девушки презрительно искривились. – Они убили человека из-за пригласительного билета.
Она вырвала из моих рук свиток и выбросила его на мостовую. Я нагнулся и поднял его; приложив пергамент к стене одного из домов, я расправил его, насколько было возможно, свернул вновь и перевязал обрывками ленточки.
– Зачем тебе этот мусор? – осведомилась Франсуаз. – С ним теперь только в туалет сходить можно.
– Нет, Френки, – отвечал я. – Мы доставим письмо в усадьбу Шесть Пилонов так, как и было необходимо. Не забывай, что мы взялись выполнить миссию того, кто был убит гоблинами в лесу.
Франсуаз пришла в состояние глухой ярости. Она не могла прийти в себя от мысли, что совсем еще мальчик был убит из-за пустой сумки, в которой и лежал-то именной пригласительный билет.
– Поздно спохватился, – отрезала она. – Ткнись носом в свои часы – срок давно вышел.
– Действительно, – пробормотал я. – Вчера экспозиция закрылась… А необычно, что виконт дворфов превратил свой дом в музей, пусть даже на четыре дня…
– Так многие делают. Разорившись, аристократы наживаются на туристах.
– Давай посчитаем, Френки, – произнес я. – Мы встретили паренька с письмом рано утром. Сколько он, по-твоему, ходил по лесу?
– Ночь.
В голосе девушке не слышалось никаких сомнений.
– Гоблины здорово его помотали, пока не смогли нагнать.
– Значит, свиток был отослан вчера днем, и у получателя еще оставалась возможность полюбоваться фарфором… Все это мне кажется странным, Френки.
– Да, – кивнула она. – Но многим нравится смотреть на ночные горшки, если они красиво расписаны.
– Я об этом, – возразил я. – Виконт Шлездерн – один из богатейших аристократов на Артанийских холмах. Он не стал бы пускать туристов в свое родовое гнездо, чтобы заработать несколько монет. С другой стороны…
Я помедлил.
– Точность и аккуратность свойственна любой потомственной аристократии, когда дело касается подобных приглашений. Дворфам – особенно. Если Гольштедт отослал это письмо только вчера вечером значит, у него имелись веские основания поступить так, а не иначе…
Я отбил пальцами в воздухе два такта.
– Мы можем принять за исходную теорию, Френки, что Гольштедт не хотел, чтобы получатель письма оказался в его замке. Но в то же время он был вынужден пригласить его.
– Почему?
– Предположим, речь идет о дворянском долге или традиции, освященной веками. Тогда он поступает следующим образом – высылает свиток с таким расчетом, чтобы обитатель Шести Пилонов не успел вовремя, но и не мог пожаловаться, что был обойден.
– И что? – спросила девушка.
– Тогда, – воскликнул я. – Все предстает совершенно в ином свете, Френки. Свиток перестает быть простым куском пергамента и оказывается ключевым документом в какой-то важной игре, которая уже стоила жизни одному человеку. У нас нет возможности доставить письмо вовремя – у нас и не было такого шанса, раз мы узнали обо всем только сегодня утром. Но мы можем выяснить, что за история таится за этим убийством.
Я задумался, рассматривая пергамент.
– Досадно, что ты его вскрыла, – посетовал я. – Как теперь объяснить это виконту?
– Если бы я этого не сделала, мы бы ничего не узнали. Печать сломали гоблины. Они надеялись узнать что-нибудь важное – например, о пересылке груза золота или еще чего.
– Пожалуй, – согласился я. – Возможно, виконт в это поверит, если он еще недостаточно испорчен общением с циничными людьми.
