– О, знаю, – ответил я. – Ты захочешь этого после того, что произойдет в усадьбе.
Френки не церемонится в проявлении своих чувств, однако на сей раз ей безумно хотелось узнать, что пришло мне в голову. Поэтому она не решалась выходить за рамки приличия, в тайной надежде, что я проявлю милосердие и поделюсь с ней своими соображениями.
Она меня совсем не знает.
– И знаешь, Майкл, – цедила Френки, столь угрюмо, словно пускала пузыри в огромную чашку с шоколадом. – До того, как я позволила тебе сопровождать меня, я никогда не попадала в такие ситуации. Я всегда все знала сама.
Спеша воспользоваться преимуществами своего положения, я покровительственно похлопал красавицу по руке.
– Начнем с того, кэнди, – произнес я, – что это ты увязалась за мной. Мне было неудобно прогонять тебя, как гонят бездомную собачонку; к тому же мое великодушие распространяется даже на такое беспринципное существо, как ты.
Глаза девушка сверкнули, как щелкает окошко кассового автомата. Красавица приплюсовывала новые счета к тому, что собиралась мне припомнить.
– Что же до остального, – продолжал я, – то, круша черепа направо и налево, ты не имела возможности ни над чем задумываться… Я открываю для тебя глубины мироздания и показываю причинно-следственные связи между явлениями – разумеется, в той малой степени, в какой ты способна это воспринять. Подобно тому, как…
– Щеночек, – предупредила девушка, – я очень люблю обижать домашних животных.
Стены, ограждающие Шесть Пилонов от взгляда проходящего полугоблина, уже поднимались перед нами, словно театральные декорации. Но, разумеется, не это подвигло меня оставить без внимания непочтительные слова своей партнерши.
Я рассудил, что слова не смогут доставить мне и половину того удовольствия, какое принесут поступки.
Я остановил дракона и повернул его поперек дороги, преграждая путь Франсуаз.
– Френки, – произнес я, – настало время для работы, тонкой и ответственной. Понимаю, что сложная интрига не может доставить тебе такого удовольствия, как хруст ломаемых костей. Поэтому можешь отдать мне чашу и подождать меня в таверне полугоблинов, что в полумиле отсюда. Как знать – может быть, там тебе удастся встрять в какую-нибудь драку.
Простодушная девушка не почувствовала коварной ловушки. Она решительно встряхнула волосами.
– Нет, Майкл, – ответила она. – И не подумаю. Мы поедем туда вместе. Что надо делать?
– Подыгрывай мне, – произнес я, – но соло мое.
Ничто не вызывает большей грусти, чем картина гибели и запустения. Именно такими предстали перед нами Шесть Пилонов.
Каменная ограда, покрытая слоем лазуритового цемента и выкрашенная в темно-красный цвет, была еще так же крепка, как во времена расцвета императорской династии. Она тоже подверглась следам разрушения, и мой взгляд ловил то отломавшийся кусочек, открывающий бурые камни, то трещину, из которой рос остролистый папоротник.
Но человек, проходящий возле каменного забора, не смог бы заподозрить, во что превратилась скрывающаяся за ним усадьба. Даже на лице Франсуаз, которая отличается практичностью и цинизмом, я смог заметить нечто, напоминающее сожаление об утраченном.
Просторный сад, некогда радовавший глаз изысканными сочетаниями цветов, теперь превратился в пустырь; почва покрылась сорняками с жесткими, изогнутыми стеблями, и даже очертания клумб наполовину исчезли, разрушенные или скрытые под бурьяном.
Декоративные деревья, требовавшие особого ухода, зачахли уже давно. Большинство из них высохли, но ни у кого не возникало желания спилить и выкорчевать их. Так они и торчали, облепленные вьюном, и маленькие хищные белки прятались между их корнями.
Стены дома облупились и пожелтели. В правом и левом крыльях особняка не оставалось стекол; было очевидно, что там никто не живет. Окна же главного здания ярко освещались, и громкая, отвратительная, по своей грубости музыка вырывалась оттуда смрадным потоком.
Франсуаз поморщилась. Девушка не разделяет моих эстетических убеждений, но подобная какофония не нравится ей так же, как и мне.
Широкоплечий человек, открывший нам двери, скорее походил на вышибалу во второразрядном ночном клубе, нежели на слугу богатого дома.
– Послание для Нандо Гамбелы, – произнес я. – От виконта Шлездернского.
14
– Свиток, – произнес Гамбела. – Я же должен был получить его вчера.
Он почесал свою широкую грудь, открытую под распахнутым халатом. Нандо Гамбела оказался чернокожим человеком; среднего роста, он казался круглым. Его прямые черные волосы были коротко подстрижены; широкая полоска усов, щетинящаяся над рядом крупных зубов, делала его похожим на грызуна.
Лицо у Нандо было круглое и толстое, а улыбка широкая и глуповатая, какую подсознательно ожидаешь встретить у нувориша, занявшего аристократический особняк и оскверняющего его современным вариантом буги-вуги.
Нандо был одет в длинный красный халат, расписанный золотыми перьями. То ли они должны были изображать павлинов, то ли то, что остается от ощипанных павлинов – я не смог бы сказать наверняка, поскольку одежда Нандо была распахнута на груди, и широкий пояс на талии не мешал халату раскрываться еще больше с каждым движением хозяина.
На ногах Гамбела носил легкие тонкие штаны, светло-салатового цвета – оттенок, совершенно не подходивший к его халату – и туфли без задников, открывающие голые пятки.
Мне не пришлось задавать себе вопрос, отчего виконт Шлездернский так невзлюбил этого жизнерадостного простака. Я сам не захотел бы видеть его в одной с собой комнате, а тем более – в числе приглашенных ко мне гостей.
Широкая грудь, с крепко накаченными мускулами совершенно не вязалась со всем остальным обликом этого человека. Я не сомневался, что руки под материей халата у него такие же сильные и упругие, как резина.
– Свиток, – произнес я, обращаясь к Франсуаз. – Малышка, покажи ему свиток.
Девушка твердо запомнила, что ей необходимо подыгрывать мне. Она выполнила бы мой приказ с той восхищенной радостью, с какой фанатка отдается поп-звезде. Но свиток находился у меня за поясом, и я как раз держал на нем руку.
Франсуаз непонимающе взглянула на меня. Мое лицо исказилось, и я, без замаха, отвесил девушке крепкую пощечину.
Я не стал бить Франсуаз по-настоящему, но со стороны это должно было выглядеть эффектно.
– Глупая стерва, – крикнул я, – я сказал – дай свиток!
Нандо Гамбела отшатнулся. Простодушное лицо негра отразило удивление и огорчение; он не мог взять в толк, зачем ссориться, если клевый вечер и играет прикольная музыка.
Нандо поспешно запахнул на себе халат, словно вдруг почувствовал себя голым.
