Повисло нехорошее молчание. Даже задумчивый Игорь вынырнул из созерцания и выпучился при такой новости.
– То есть, он может рвануть? – пискнула Марика.
– Нет, жалкая вы, Марика, хотя и симпатичная личность! – Кайсанбек Аланович пришел в себя. – Не может. И не излучает. Потрясающе, Сашко, но как?!
– Секрет фирмы, – улыбнулся пан. – Я машинку берег и до ума доводил, а пользоваться – не пришлось, и, надеюсь, не придется. Поэтому забирайте. Мне для вас ничего не жалко!
В последнюю ночь Бандеролька снова услышала губную гармошку, а потом провалилась в тревожный, очень реалистичный сон.
…Она была совсем молоденькой, лет четырнадцать, не больше. Худенькой большеглазой девочкой, не листоношей, обычной. Она жила в небольшом городе, ходила в школу, гуляла с друзьями тихими вечерами ранней осенью, в тех краях – теплыми, сонными, золотисто-зелеными. Взрослые выглядели с каждым днем все более озабоченными, продукты дорожали, и многим семьям уже приходилось экономить. Взрослые спешили по своим делам, а девочка спешила на уроки, потом – на занятия живописью, потом брала большого и очень опасного для всех, кроме нее, ротвейлера, и выводила в сквер, где уже ждали приятели – одноклассники и просто знакомые со двора. Целая компашка ничего не понимающих, растерянных подростков: а папа учил меня стрелять; а моя мама в подполе припасы делает, а то на прошлой неделе в магазинах не было подсолнечного масла; моя бабушка сегодня плакала, думала, я не слышу, спрашиваю: что случилось? Война, деточка.
Война.
До этого война была в книжках и фильмах, ну еще на уроках истории – скучных и зевотных. Подумаешь, какие-то древние придурки мочили других древних придурков. Последний раз такое было, когда прабабушка была маленькой. И больше не повторится, все плохие уже умерли, и вообще – мы же не дураки!
Война бушевала далеко от мирного маленького городка, стертого с лица земли во время той, казавшейся последней, и восстановленного. Взрослые каменели и боялись «мобилизации». На улицах появились люди в новом, будто пиксельном, камуфляже. На полигоне в пригороде бу́хало и бахало – там шли учения, и низко над городом проходили истребители, такие быстрые, что звук отставал от самолетов.
Девочка научилась различать выстрелы, а ротвейлер перестал их бояться.
У девочки все было относительно благополучно: и папу не забирали на фронт, и родители приносили домой еду, даже ротвейлеру хватало на кашу с маслом. Но дорожала квартплата, а зимой грозились отключить отопление везде – и в домах, и в школах. Говорили, будут длинные дополнительные каникулы.
Золотистой ранней осенью холод казался далеким и несбыточным, и только учителя грустнели с каждым днем, да еще – меньше стали кидать объедков бездомным собакам, и каждую неделю собирали для бойцов – когда денежку, когда – «хоть пачку макарон принесите». Девочка приносила.
Потом настал ноябрь. И стало плохо. Девочка не могла даже представить, что бывает так плохо.
По-прежнему ничего не происходило в городе, но только вместо учебы девочки теперь плели маскировочные сетки, привязывая к веревкам лоскуты белой ткани – зима близко. Пальцы мерзли, теплый свитер кололся, трудовичка плакала: «бедные мои, за что же вам, жить бы и жить…». Мама объясняла: «Если вдруг артобстрел, ни в коем случае не беги в дом. И в подвал не беги – засыплет. Падай в канаву, главное, подальше от машин, и жди. Они залпами стреляют… Сто взрывов – и можно другое укрытие поискать. А если вдруг на улицах враги – лезь в погреб».
Девочка не хотела в погреб, ей приснился страшный сон – кругом стрельба, а любимый пес воет в вольере.
Закрывая глаза, она видела бесконечные тряпичные лоскуты на натянутой в спортзале огромной сетке и слышала далекие выстрелы, похожие на удары в гигантский гонг.
Убили знакомого. А потом еще одного. И еще. По телевизору орали оголтело, обвиняя врагов.
Городок, к несчастью, был близко от Киева, и, когда упали первые бомбы, оказалось, что нет спасения – ни убежищ, ни подземелий, ни лекарства от ставшего ядовитым воздуха. Девочка обнимала тяжело дышащего пса и ждала спасения. Она понимала, что больна, и слышала, как рыдает мама, и падал крупными хлопьями не снег – сыпался и сыпался на умирающий город с умирающими детьми радиоактивный пепел…
Бандеролька проснулась с сильно бьющимся сердцем, в холодном поту. Она не видела Катастрофу и ни разу не участвовала в массовых военных действиях – до нападения врагов на Цитадель. Но казалось, что новая глобальная напасть бродит рядом, тянет костлявые руки, скалит зубы: «Не должно, не должно быть живых, вы все умрете, умрете скоро».
«Я должна это остановить, – подумала Бандеролька. Бункеры Возрождения нужны не для спасения листонош, жителей Острога, не для спасения знаний. Они нужны для того, чтобы прекратить войну, чтобы люди снова стали людьми, и чтобы дети никогда больше не умирали, и чтобы не приходилось им плести маскировочные сетки…»
* * *
Внутренности вездехода казались комфортабельными только на первый, и то, не пристальный, взгляд. Но уже после первых нескольких часов поездки Бандеролька поняла, что не все так просто и не все так хорошо.
До Киева было почти пятьсот километров дороги, и не самой хорошей, а проще говоря – направления… вездеход на ровной поверхности мужественно разгонялся до пятидесяти, обещая всего десять часов тряски, но уже в получасе езды от Харькова скорость снизилась, и дальше агрегат полз, мучительно и одышливо ворча.
В салоне стало жарко, воздушные фильтры, может, и обеспечивали экипаж кислородом, но функцию кондиционеров не выполняли. Лязг, рокот, тряска – такая, что лежать на топчанах было невозможно, духота, да еще – монотонный писк счетчика Гейгера, свидетельствующий о том, что выходить наружу опасно.
Листоноши, скорее всего, на фон и внимания не обратили бы, но открывать люк – значило подвергнуть опасности группу Верховцева. Бандеролька тряслась в кресле, лязгала зубами и слушала, как переругиваются водитель и штурман:
– Влад! Заснул?! Куда, едреный крот, ехать?
– Прямо ехай. Раз молчу – не сворачивай.
– А я, дырявый лапоть в рот, думаешь, вижу, куда еду?!
Кайсанбек Аланович с трудом сохранял обычную невозмутимость, Верховцев пытался дремать, но вздрагивал на каждой кочке, Марика делала вид, что углубилась в старую бумажную книгу, а Игорь – что размышляет. Бандерольке было одновременно скучно и страшно – то ли клаустрофобия разыгралась, то ли просто железная бочка на гусеницах действовала на нервы. Наконец, она не выдержала:
– Телеграф! И сколько нам так… ехать?
– Сутки, а может, и больше. Петрушка его знает, как дальше дорога. То яма, то канава, то лужа, то куча.
Затрясло особенно сильно.
– А тут лес повалило, – прокомментировал Влад и выругался. – Смените меня! Третий раз уже окуляром в морду получаю!
