— В каком смысле?
— Семья одобряла ее выбор?
— У них были опасения. Но я его считала многообещающим. Такой умница, обаятельный. И все так считали. Мне казалось, он всем нашим друзьям даст сто очков вперед.
Уиллистон поддакнул:
— Да, малый башковитый, притом начитанный. Бездну всего перечитал.
— И вдруг все рухнуло. И неизвестно, кто виноват. — Фебе вздохнула и обратила свое длинное красивое задумчивое лицо с замечательными, ровными бровями сперва к мужу, потом к Левенталю.
— Ну, она ведь не виновата, да? — сказал Левенталь. — Жена?
— Нет… — Фебе как-то замешкалась. — Ну чем она виновата? Она его любила.
— Хорошо, она не виновата, тогда кто же? — не отставал Левенталь. — Она от него ушла, так?
— Да, ушла. Почему, мы так и не знаем. Она со мной не делилась. Мы наблюдали, в общем, со стороны. Трудно понять, он же такой чудный.
«Чудный, — презрительно повторил про себя Левенталь. — Блистательное начало! И что эта женщина могла увидеть этими своими глазами? Что позволила себе увидеть? И как это — прекрасно начиналось, много обещало, а кончилось такой дрянью? Нет, конечно, с самого начала было сплошное не то, каждый бы заметил, кто хотел замечать. А Фебе не хотела замечать. И понятно, что Олби боится показаться на глаза Уиллистонам, они о нем такого высокого мнения».
Он сказал, перебарывая себя:
— Говорят, пьющие люди часто производят хорошее впечатление. Многим нравятся.
— Все еще пьет, а? — Уиллистон понизил голос.
— Все еще? — Левенталь только плечами пожал: в смысле — что за вопрос?
— Нет, он именно был такой, как я говорю. Стэн не даст соврать. И вовсе он тогда еще не пил. Но вы не ответили, как он? Что поделывает?
— Ничего не поделывает. А что собирается делать, мне не докладывал.
— Но вы ему скажете, чтоб к нам заглянул, да? — Лицо у нее дрогнуло от скрытой обиды.
— С удовольствием. — В голосе у него таки звякнуло раздражение. Уиллистон вертел ложку в коротеньких пальцах. Он мало говорил, понял, видимо, что Фебе повело не туда, боялся влезать, чтобы еще не напортить. Левенталь изо всех сил сдерживался. Хотят видеть Олби — пусть берут себе насовсем, пожалуйста, ради Бога, но они же не зовут его пожить, только в гости приглашают. И как это, хотелось бы знать, Фебе даже в голову не приходит спросить, почему Олби живет у него, а не у своих друзей? Логически рассуждая, ему бы к ним надо было пойти. Но, разглядывая это белое лицо, вдруг он понял, что кое-какие логические вопросы ей задавать не хочется. Факты ей не нужны; она их отметает. В общем, прекрасно все она поняла, можно не сомневаться. Но нет, ей надо доказывать, что Олби нуждается в заботе. И очень возможно, ей так же хочется его видеть в теперешнем состоянии, как ему ее хочется видеть. Небось представляет себе, на что он похож. О, прекрасно представляет! Но вот надо ей, чтоб он опять стал таким, каким был когда-то. «Милая моя, — возмущался про себя Левенталь, — я же не прошу взглянуть на вещи моими глазами, но хотя бы взглянуть. И все, и достаточно. Хоть разок глянуть!» Да, все так, но Уиллистоны ему помогли; он перед ними в долгу. Да, но то, что сделали для него Уиллистоны, — это же тьфу в сравнении с тем, что они, по сути, требуют, чтоб он сделал для Олби.
Уиллистон уже злился, или Левенталю почудилось.
— Едва ли Керби захочет нас видеть сейчас, детка, — он сказал, — а то бы он давно пришел.
— И очень жаль, что не пришел, — сказал Левенталь. С большим нажимом, чем ему хотелось, и Фебе тут же поставила его на место:
— Я, кажется, вас не понимаю, Аса.
— Вы бы на него посмотрели! Думаю, вы бы его не узнали, судя по тому, что вы описываете. Для меня — будто о другом человеке речь.
— Ну, наверно, не я в этом виновата. — Она умолкла, передохнула. Опять проступили на скулах красные пятна.
— Наверно, он изменился, — с расстановкой проговорил Уиллистон.
— Уж поверьте, ничего общего с тем, что рисует Фебе. Это я вам говорю! — Левенталь лишнее слово боялся сказать, чтобы не сорваться.
— Вам бы надо быть великодушней, — сказала Фебе.
И вот тут Левенталя взорвало, он во все глаза смотрел на Фебе, пока ее заливало краской. Отпихнул тарелку, прошипел:
— Я не могу себя изменить, чтоб вам больше подошло.
— Что такое? — сказал Уиллистон.
— Я сказал — невеликодушный, значит, какой уж есть!
— Наверно, Фебе не совсем то хотела сказать. Фебе? По-моему, у Асы создалось ложное впечатление.
— Очевидно, вы меня неправильно поняли, — выдавила она.
— Ах, да какая разница.
— Я хотела сказать исключительно, что Керби подавал большие надежды, в таком духе. А что я еще сказала?
И что она в нем понимает? — горько думал Левенталь. Но молчал.
— Я потому звонил, что хотел спросить, не надо ли ему подкинуть деньжат, — заговорил Уиллистон, — насчет работы для него — не представляю, а ему же кое-что нужно. Думаю, несколько долларов не помешают…
— Верно, — сказал Левенталь.
— Я вам дам, предположим, десятку. Только вы ему не говорите откуда. От меня он, может, и не захочет принять.
— Да-да, спасибо. Очень мило с вашей стороны.
И Уиллистоны удалились. Левенталь видел их спины в синем зеркале бара над батареей бутылок. Стэн ждал, пока Фебе, остановясь, тронула шляпку, и парочка взошла по ступенькам, прошла под навесом.
18
Он видел из вестибюля, как миссис Нуньес по-турецки сидит на тахте и укладывает мытые волосы. Подбородок уткнут в грудь, в зубах зажаты булавки, остальные разбросаны по темным и белым клеткам на юбке. Он постучался, она смахнула с глаз волосы, но позы не изменила и не прикрыла несимметрично стянутых резинками ног.
— Простите, что помешал, — сказал он, глядя на эти ноги. — Но я вот подумал, уж очень квартира запущена. Вы мне не посоветовали бы насчет уборщицы?
— Уборщицы? Нет, никого не знаю. А если порядок навести, это я вам сама могу. Я к тяжелой работе не приспособлена.
— Ничего тяжелого, только чтоб чуть почище было.
— Хорошо, порядок я вам наведу.
— Очень буду благодарен. А то мне уже невмоготу.
При свете лампы гостиная была омерзительна. Вот бы Фебе полюбоваться. Он даже пожалел, что не пригласил к себе Уиллистонов. И приступил к работе: подобрал с пола бумагу, постелил на постель свежие простыни, разложил пижаму. В ванной простирнул и прополоскал свой несчастный халат, мыльным порошком, щеткой оттер чернильные пятна. Понес на крышу, там выжал, повесил на веревку. Ветер уже дышал близкой осенью. Левенталь по гудрону прошел к парапету. На востоке длинным швом на середине реки сходились огни берегов. Вот пройдут выходные, и кончится лето, и осень все перемелет; почему-то Левенталь в этом не сомневался. Небо затянуло. Он постоял, посмотрел, потом снова пошел на лестницу, боясь в темноте задеть за проволоки и веревки. На ходу пощупал халат. Он быстро сох на ветру.
