– Ну ладно, он действительно вышел помочиться, но я повторяю, он…
– Да я скорее буду доверять ему, чем эгоисту, который мало того что подкрепляется в галерее, еще и позволил себе сожрать наш скудный запас.
– Но я же оставил вам второй апельсин?
– Да бросьте вы! Я полезу осмотрю, что там наверху…
Подпрыгнув, я ухватился за край ниши и вышел наверх на руках, используя как дополнительную опору крепление цепи Фарида. Ниша на двухметровой высоте, в которой очнулся юный араб, была пуста.
– Тут ничего нет.
– Тут больше ничего нет, вы хотите сказать. Надо было раньше подумать и посмотреть.
Я в последний раз осмотрел нишу: небольшая, но вполне пригодная, чтобы в ней улечься. На спуске важно было не вывихнуть лодыжку. Старые драные ботинки мало подходили для лазания.
Мишель уселся напротив меня:
– Ну так что, в конце концов… Вы попробуете спуститься в пропасть? Я могу держать цепь и помогу вам подняться.
Мы снова пошли к пропасти. И вдруг я увидел, что по одной из стенок карабкается какое-то беловатое существо. Насторожившись, я застыл на месте:
– Видели?
Мишель тоже остановился, поймав мой испуганный взгляд:
– Что?
Зверь казался крупнее, чем во сне, и словно прилип к стенке. Я до отказа повернул регулятор газа, чтобы увеличить световое пятно, и пошарил рефлектором во все стороны. Все-таки нет ничего более застывшего, чем этот треклятый камень. Ни движения, ни малейших признаков жизни.
– Там что-то было… какой-то зверь…
– Зверь? Вы что, бредите?
Я снова посветил лучом фонаря. Ничего. По спине у меня пробежал ледяной холодок.
– Ладно, пошли…
Мишель на миг насторожился, вслед за мной осматривая потолок:
– Отсюда надо выбираться.
Мы подошли к обрыву. Любой обрыв и все, что хоть вблизи, хоть издали напоминает трещину или расселину, меня вообще пугает. А тут была просто дыра в преисподнюю, и в придачу сверху, грозя затянуть нас в эту дыру, дул демонический ветер. Мне стало не по себе, ноги задрожали. Лицо обдало холодом. На ощупь стенка расселины оказалась очень скользкой, края наверняка известковые. Я ощутил на запястье железный браслет и вдруг представил, как повисну между небом и землей, прикованный за руку, с болтающимися в пустоте ногами. Я брыкаюсь и кричу, а надо мной нависает железная маска и пытается меня поднять только силой рук. Он пыхтит и задыхается, но не может больше, ему обжигает руки, и он выпускает цепь, и она не выдерживает… Ужасный крик взорвал мне череп, перед глазами замелькали вспышки ослепительного света. Это кричал Макс Бек, голос его тонул в вихрях снега, а борода покрылась инеем.
И он сорвался в пропасть.
Голова у меня закружилась, ноги ослабели, и я рухнул, задыхаясь.
А дальше наступила чернота.
17
Том сказал себе, что, в сущности, жизнь не так уж пуста и ничтожна. Сам того не ведая, он открыл великий закон, управляющий поступками людей, а именно: для того чтобы человек или мальчик страстно захотел обладать какой-нибудь вещью, пусть эта вещь достанется ему возможно труднее. Если бы он был таким же великим мудрецом, как и автор этой книги, он понял бы, что работа есть то, что мы обязаны делать, а игра есть то, что мы не обязаны делать. И это помогло бы ему уразуметь, почему изготовлять бумажные цветы или, например, вертеть мельницу – работа, а сбивать кегли или восходить на Монблан – удовольствие.
[13]
Марк Твен. Приключения Тома Сойера. Первая «толстая книга», которую прочел Жонатан Тувье; ему было девять лет
– Ты как?
Голос прозвучал гулко. На потолке плясали тени. Устало пыхтела горелка перед палаткой. Я приподнялся на локтях с ощущением, что проглотил целый мешок песка.
– Это что еще…
Надо мной склонился Фарид, его дыхание отдавало характерным «голодным» запахом. Он повернулся на бок и склонился над ящиком.
– Похоже, ты потерял сознание, и этот притащил тебя сюда.
Полотнища входа в палатку были закатаны и подвязаны. Вдали, возле ледника, маячил еще один огонек: фонарь на каске.
– Я выставил горелку наружу. Ты прав, на ткани скапливается слишком много влаги, мне пришлось вытирать палатку полотенцем. И потом, не хочется, чтобы все время было темно, понимаешь? Мне тогда кажется, что я умер. Погляди, у меня уже пальцы стали как лед. Даже в перчатках их надо все время согревать. Если позволишь, я снова заберу твое имущество.
Он стащил с меня перчатки, которые, наверное, решил вернуть, пока я был без сознания, и натянул их на руки.
– Я много возился с замком, но лучше вдвоем, чтобы без остановок. Один крутит колесики, другой дергает дужку. Я дошел только до тысяча сто шестьдесят седьмой комбинации, представляешь? Очень холодно, просто кости трескаются.
Я ощупал голову:
– Со мной прежде никогда такого не бывало, чтобы ни с того ни с сего потерять сознание. Сколько времени я пробыл в отключке?
– Да немало. Я уж волновался, что ты вообще не перестанешь пыхтеть, как авиационная турбина, и при этом непрерывно болтать.
– Я что, разговаривал?
Он кивнул:
– Ты меня очень удивил. Похоже, тебя одолевали отвратительные кошмары. Тебя что, отец в детстве бил?
У меня сжались челюсти.
– С чего ты решил? Что я там такое болтал?
– Да ничего. Просто я за это время успел выкурить две или три сигареты и раз четыреста перекрутить колесики замка. К тому же зажечь сигарету становится все труднее.
Он достал вторую, и последнюю, пачку и небрежно вытащил сигарету:
– Гляди, они совсем отсырели. И проигрыватель не работает. Слишком сыро. Ни музыки, ни сигарет. И что мне тогда делать, спрашивается?
Он шмыгнул носом, заткнув одну ноздрю. В горле у него слышались хрипы, не предвещавшие ничего хорошего.
– Так что с тобой случилось?
Я помотал головой:
– Не знаю. Похоже на гипогликемию. Мушки в глазах, а потом – ничего.
– Не ты ли считался из нас самым выносливым?
– Прежде всего, я самый старший. И потом, горы, экстрим – это было давно.
Я присмотрелся к его нижней губе: она сильно распухла. Ощупать ее он не дал: отпихнул мою руку.
– Тоже мне мамочка нашлась… Ничего, бывало и хуже.
Он кивнул куда-то в угол и потер руками плечи:
– Видал?
Я посмотрел туда, куда он показывал, и у меня сжалось сердце. Угол, где находились последний апельсин, две бутылки водки, кастрюля и запас газа, был пуст. Остались только тарелки, Желанный Гость под стаканом и опрокинутый газовый баллончик. Я его осторожно встряхнул, все еще не веря.
