– Пустой, – сказал Фарид. – Эта свинья в маске решила позабавиться с нашими жизнями. Спер все наши припасы и делает с ними, что ему заблагорассудится. Его надо контролировать.
Юный араб уселся, подтянув колени к подбородку, и обнял себя руками.
– Теперь он расхаживает только с заряженным револьвером. Когда он все спер, он уже наставлял пушку на меня, потому что я хотел ему помешать. Клянусь… я уже решил, что он меня грохнет. Слышал бы ты его голос. В меня никто никогда не целился. И я уверен, что под маской он улыбался. Убийца – это он. Ясное дело, он. По неизвестной причине он укокошил того типа с татуировкой. Говорю тебе, у этого парня крыша поехала. Сначала он видел, как я делаю то, чего я не делал. И еще – я несколько раз слышал, как он разговаривал сам с собой. А теперь эта кража. Потому что это настоящая кража.
Я посмотрел ему в лицо и не увидел ничего, кроме отчаяния растерянного мальчишки.
– Скажи мне, что ты ничего не бросал в пропасть.
Он снял перчатку с правой руки и приложил к сердцу ладонь, держа два пальца в виде буквы «V»:
– Я правоверный мусульманин. Клянусь матерью… Пакет там уже лежал. Ну, теперь ты мне веришь?
– Очень хотелось бы.
Я обернулся, ища глазами собаку. Пок куда-то пропал. Быстро вскочив, я бросился ко входу в палатку. Голова все еще кружилась.
– Покхара! Пок!
Мой пес развалился в сторонке на земле, в природной нише, как в конуре. Он поднял морду, смерил меня безразличным взглядом и продолжил свое занятие. Я сощурился и подошел поближе. Пес выгрызал шерсть у себя на лапах; на них уже розовели участки голой кожи.
– Пок! Ты зачем это делаешь?
Он зарычал, не глядя на меня. Правое ухо встало торчком, хвост распушился, губа задрожала. Это явно был сигнал: не подходи, держись на расстоянии. Такого поведения я за ним не замечал с того дня, как его избили. Он тоже был обречен и тем самым показывал нам, до какой степени мы сами сбились с пути.
В этот момент кто-то чихнул, и я отвлекся от своих мыслей. Покосившись на вход в палатку, я увидел Фарида. Он испуганно взглянул на меня и плотнее укутал шею и плечи спальником.
– Ничего, просто чихнул, правда? Пройдет. Пройдет обязательно, клянусь. Мама всегда говорила, что я крепкий и здоровый. Никаких насморков, ничего, единственная проблема – вечно холодные руки и ноги. Доктор сказал, что у меня плохое кровообращение, мне надо все время согреваться. Когда я каждый год в октябре копал картошку на поле, мне всегда казалось, что при малейшем порыве ветра я разобьюсь на кусочки. Это вроде той болезни, что зовется алексией, я тут ничего не могу поделать.
– Ты схватил насморк, потому что пещера проникает в каждого из нас и пронизывает насквозь. До самых потрохов. Она сопротивляется, не желает, чтобы ее одолели, и одолевает нас. Послушай, как она поет, ей на нас плевать. Если мы хотим отсюда выбраться, придется с ней сражаться каждую секунду. Ты ведь не собираешься сдаваться, верно?
Молчание само по себе – признак слабости. Я поднял перевернутый стакан:
– Погляди на Желанного Гостя, на моего паучка, и скажи себе, что если уж такой хрупкий организм справляется, то и мы тоже справимся.
Я собирался уже выйти из палатки, но он меня окликнул:
– Жонатан? Я голоден.
Голод… слово, которое стучит мне в голову по сто раз на дню.
– Я так голоден, что готов обглодать себе руки. Это как? Мы здесь три дня? Три дурацкие вертикальные палочки… А кажется, уже три месяца. И я… не знаю, сколько их еще будет, этих палочек. Мне… мне уже хочется заснуть и не просыпаться никогда. Так было бы гораздо проще.
Вернувшись в палатку, я отдал себе отчет, до какой степени наши тела пребывают в опасности и до какой степени нам плохо.
– Сейчас чувство голода ощущается наиболее резко. Надо перетерпеть, и твой организм привыкнет к отсутствию пищи, ему будет достаточно воды с запахом апельсина. Ведь ты же голодаешь в Рамадан?
– Это разные вещи. И потом, в Рамадан всегда можно сжульничать. А здесь меня не покидает чувство, что силы вот-вот кончатся.
– Знаю. В этом огромную роль играет холод. Он заставляет организм растрачивать резервы на поддержание температуры для жизнеобеспечения. И этим объясняется то, что наши глаза видят порой странные вещи. Но если я здесь нашел маленького паучка, это означает, что есть и другие насекомые, а может, и мелкие зверьки. Будем есть их, если придется.
– Я не видел никаких насекомых. Ни одного живого существа. Микробы и те мои. А что? Если мы найдем навозного жука, мы его что, на троих делить будем?
Я подумал о существе, которое карабкалось по скале. Животное или вообще непонятно что? А может, привиделось? Я вздрогнул, а Фарид снова зашмыгал носом.
– Ты, наверное, рассердишься на меня… ну, что я думаю о таких вещах, но… это без конца крутится у меня в голове. И отделаться от этой мысли я не могу.
– А в чем дело?
– Может быть, существует решение проблемы еды. Кое-что, что поможет нам продержаться. И придаст нам сил, бодрости и тепла. Ну, скажем так…
– Говори, что ты ходишь вокруг да около?
– Твоя собака.
Его ответ убил меня, я почувствовал себя обескровленным. То, что для них было очевидным, мне даже не приходило в голову. Потому что Пок был не просто собакой. Он был моим лучшим другом.
– Моя… моя собака?
Фарид вскинулся, сбросив с плеч спальник и сняв перчатки. Пальцы у него были и правда в ужасном состоянии.
– Я с самого начала задавал себе вопрос, зачем здесь твоя собака. С чего это тебе такие привилегии, почему именно тебе захотели доставить удовольствие. Как видишь, само понятие удовольствия здесь не существует. Вряд ли наш палач, учитывая его садизм, хотел тебе сделать приятное. И потом… все эти тарелки, приборы… Думаю, ответ на вопросы один: голод. Обалдеть, до чего пустой желудок обостряет способность мыслить.
Меня захлестнул гнев.
– Никто никогда не прикоснется к Поку.
– Ну да, ты говорил. Но ты же говорил, что нельзя бросать человека, который нуждается в помощи? Скоро помощь потребуется мне. Я не хочу умирать, а тем более здесь и такой смертью. А твоя собака – всего лишь животное.
– Для меня Пок – гораздо больше, чем собака. В тот день, когда я вырвал его из лап неминуемой смерти, не я спас ему жизнь, а он мне.
– Ну так он еще раз может спасти тебе жизнь, и нам тоже. Жертва на благо общества… У нас демократия, парень. Если ничего не предпринять, то сдохнем все, и пес вместе с нами.
– Нет, весьма сожалею. Съесть мою собаку – это… это равносильно каннибальству.
Фарид вернулся в свой угол и натянул рукавицы. Сигарету он раскуривать не стал, только понюхал с жадностью.
