Он бросился на меня, швырнул на землю и схватил за шею:
– А должен понимать! Должен сказать!
Я не сопротивлялся, у меня уже ни на что не осталось сил. Единственное существо, способное спасти любовь всей моей жизни, оказалось таким же узником, как я. Что может быть в мире хуже?
Мишель оттолкнул меня и с издевкой сказал:
– Ну и хорошо, если она уже померла.
Я его просверлил взглядом. Все вокруг вдруг стало красным. Красным… Красным… Мне непреодолимо захотелось его прикончить. Придушить этого треклятого чужака и заставить заплатить за все его преступления, каковы бы они ни были. Я больше не отвечал за свои слова:
– Ты что, всякий раз так думаешь, когда кто-нибудь умирает от лейкемии? «Ну и хорошо…» Потому что ты не смог спасти от этой самой лейкемии своего сына?
Его ответом было молчание. Так, значит, у его сына тоже была лейкемия. Я протер мокрые глаза, отцепил от «приманки снов» фотографию, предназначенную Мишелю, и ткнул пальцем в глянцевую бумагу:
– Буква «С» на серьге к теперешнему дню рождения… «С» на татуировке, сделанной в прошлом году… Это «С» и тебе, и жене без конца напоминало о боли от потери сына.
Мишель, словно защищаясь, отступил к дальней стенке палатки. А я, почувствовав себя на верном пути, продолжал развивать свою мысль. Голова трещала от боли.
– Когда вы с женой узнали, что у сына лейкемия, вы разозлились на всю систему, правда? Я тоже через это прошел с Франсуазой. Ощущение невероятной несправедливости. Я злился на администрацию, на врачей, на всех, кто попадался мне на улице. Я себя спрашивал, почему они не бегут сдавать костный мозг, почему они ничего не делают, чтобы спасти мою жену? Почему они смеются, когда мне не до смеха? Я их ненавидел за безразличие. И ты, и твоя жена Эмили их тоже ненавидели. И эта ненависть никуда не делась, потому что ваш мальчик умер. Но он жил в вас самих. На твоем теле, в ваших душах и в моменты интимной близости. Когда вы ложились в постель, он был между вами. Вы каждую ночь слышали его дыхание.
– Заткнись! Заткнись или убью! Убью обоих!
– Нет, не заткнусь! На этот раз – нет! Через три года после его смерти ты решил предложить себя в доноры. Три года… Это долго… Почему? Может, ты решил поставить на этом крест? Спасти жизнь другому, чтобы самому спастись? А если твоя жена не хотела, чтобы ты спасал кому-то жизнь? Она подарила тебе сережку на день рождения, чтобы ты не забывал, что Седрик все еще с вами, что он жив, и не позволил другому выжить там, где умер твой сын. Эта сережка как напоминание, как способ сказать тебе: «Будь внимателен к тому, что делаешь. Седрик умер по вине других, и ты не должен их спасать». Она была против того, чтобы ты стал донором, ты настаивал. Несомненно, вы ссорились. И у нее в голове что-то сдвинулось… В общем, это она заточила тебя сюда. Она наказала тебя, она наказала меня и мою жену.
Я пристально на него посмотрел:
– Скажи, что я ошибаюсь…
Мишель встал, отбросил меня в сторону и выбежал в темноту. Я услышал, как он стонал и молотил кулаками по льду, конечно раненой рукой тоже. Фарид спокойно вертел на коленях перчатки.
– Не знаю, что и думать о вас обоих. С одной стороны, ты вроде бы прав, а с другой – говоришь совсем не то. Потому что если ты прав, то при чем тут я? И почему его жена должна причинять зло твоей дочке?
«А я думаю, что все ты знаешь. Просто говорить не хочешь»
Фарид нырнул в свой спальник, а я оказался лицом к лицу с новой реальностью, и она была гораздо хуже, чем наше заточение: Франсуаза обречена умереть в одиночестве.
34
Меня так тянет взойти на Эверест, потому что он существует.
Джордж Мэллори (1886–1924)
Загадки альпинизма существуют и для тех, кто им занимается, и для тех, кто никогда не был в горах.
Жан Кристоф Лафай (1965–2006)
Альпинист – это человек, устремляющий свое тело туда, куда некогда посмотрели его глаза.
Гастон Ребюффа (1921–1985)
Гора не может быть правильной или неправильной. Гора опасна.
Рейнгольд Месснер (1944–)
Кто не рискует, тот ничего не имеет.
Сэр Эдмунд Хиллари (1919–2008)
В самом начале подумайте о том, что оно может стать концом.
Эдвард Вимпер (1840–1911)
Я не самоубийца. Я боюсь смерти, а главное – меня пугает то, как именно я умру. Этот страх – мое страхование жизни. Я не стремлюсь узнать, каков мой лимит прочности, ибо в тот день, когда я его узнаю, я уже не вернусь, чтобы об этом поговорить.
Эрхарт Лоретан (1959–)
Жонатан Тувье. Семь альпинистов, семь судеб. «Внешний мир», № 67, февраль 1987
Я пытался подобрать сочетание цифр на замке от ящика, используя важные даты. Например, даты рождения и смерти Макса Бека, 12.05.91. Никаких результатов. Макс умер, и я не знаю, что побудило меня на какую-то секунду подумать, что он причастен к тому, что с нами произошло.
Однако я об этом думал.
Дата смерти сына Мишеля, 04.02.07, тоже привела к неудаче. Дата его рождения была последним, что произнес Мишель. После этого он забился в угол палатки, сдавив кулаками свою железную башку, и сидел молча, даже не шевелясь. Я подумал, что он заснул сидя. Но он вдруг нахлобучил каску и ушел в галерею, где с остервенением принялся за работу. Оттуда донесся его рык. Дело было совсем дрянь. Если физически мы себя чувствовали гораздо лучше, то наше моральное состояние с головокружительной скоростью катилось вниз.
Оборвался контакт с Фаридом. Он уже не смотрел на меня с прежним выражением, в его взгляде угадывался тяжкий упрек, словно во всем, что с нами случилось, виноват я. Я попросил его пойти вместе со мной колоть лед, но он мне не ответил и продолжал заниматься подбором цифр в замке, дойдя в этом занятии до десяти тысяч четырехсот двух комбинаций.
Десять тысяч четыреста три, десять тысяч четыреста четыре, десять тысяч четыреста пять…
Я изрядно приложился к водке, перечитал свое письмо к жене и отправился к леднику скрести его своей цепью. Смехотворная работа. Позади меня Мишель вдруг затеял какую-то несуразную суету. Он принялся таскать из галереи крупные камни и складывать их возле стены. Под тяжестью некоторых он просто сгибался: они весили не меньше тридцати-сорока килограммов. Я молча за ним наблюдал. Теперь он начал класть камни по отдельности. Пыхтя и взрыкивая, он их то катил, то тащил. На камни текла кровь из пораненной руки. Иногда он смотрел вверх, на сталактиты на потолке: то ли что-то искал, то ли от чего-то уворачивался.
Наконец он вроде бы закончил. Из этих треклятых каменюк он сложил две дуги, направив их в сторону стенки. Как будто… два гроба без крышек. И тут он вдруг резко ко мне обернулся, уткнув руки в боки. При виде его покрасневшей от крови каски я остолбенел. А он быстро вошел в палатку.
