– Невероятно, у нее есть волосы, брови… Похоже, это латекс.
– Латекс, латекс… Клэр занималась в школе макияжа… Должно быть, там убийца и спер этот…
Мой вконец расстроенный организм теперь пребывал в эйфории, и я наблюдал, как Мишель вытащил муляж из ниши и, сделав пару шагов назад, выпустил его из рук. Удар получился глухим и вялым. Второй глаз тоже выскочил и теперь лежал в кучке ледяных осколков. Мишель наклонился и вгляделся:
– А он здорово сделан, этот стеклянный глазик.
Я все смеялся и смеялся, живот свело от боли, но остановиться я не мог.
– Кончай ржать, как животное, кретин!
Но я уже ничего не мог поделать и только громче расхохотался. Тогда Мишель засунул мне прямо в рот пригоршню льда. Я задохнулся и повалился набок, отплевываясь. Но смех сидел во мне и рвался наружу. Пришлось задержать дыхание и прикусить язык. Из носа снова закапала кровь, но мне было все равно. Мишель нагнулся над скрюченной на земле куклой и принялся выдирать волосы, пока она совсем не облысела.
– Ничего. Но должно же быть хоть что-нибудь. Хоть какой-нибудь знак. Иначе зачем он приволок ее сюда?
Он раздвинул и выдернул челюсти, резиновые зубы разлетелись во все стороны. Он принялся исследовать тело манекена сверху донизу, развел ноги и безжалостно их вертел туда-сюда, оседлав безжизненную массу латекса. Не знаю, что на меня нашло, но мои сведенные судорогой пальцы буквально вонзились в отверстия железной маски, словно хотели выцарапать ему глаза.
– Не трогай мою девочку!
Мишель взвыл от удивления и боли, а мои ногти впились ему в кожу, я повалил его и укусил за спину. Он дернулся, откинул голову назад, и железный затылок пришелся мне прямо в лоб. Я почти вырубился, но его не выпустил. Он встал, и я повис у него на спине, обхватив ногами за икры. Тогда он повернулся спиной к леднику и ударил меня об стену. Я сразу его выпустил и упал, а он принялся молотить меня по груди кулаками. Волна воздуха ринулась в мои легкие, я жадно вдыхал кислород, а кто-то тем временем тянул меня за волосы назад. Мишель ткнул меня носом между ногами муляжа, а потом обвил свою цепь мне вокруг шеи.
– А теперь ты мне объяснишь, что это такое.
Он потянул назад, и мне показалось, что у меня тоже сейчас выскочат глаза.
Как раз над лобком куклы были написаны три слова и короткая фраза:
«Вор.
Лжец.
Убийца.
Буквы, цифры. И замок откроется…»
43
…Твой последний взгляд остался со мной, и тяжелее всего было вынести его.
Всем великим людям, кто ушел в горы
И не вернулся.
Личные заметки Жонатана Тувье (12 июля 1991)
Мои губы произнесли имя, которое давно уже кануло в лету:
– Это он. Это Макс Бек.
Мишель выпустил меня и откатился в сторону. Горелку он погасил и, скорее всего, теперь лежал, как и я, на спине, раскинув в стороны руки и ноги.
– Ладно, допустим, Макс Бек. Тот, что погиб, сорвавшись в горах… Макс Бек или не Макс Бек – меня сейчас не это интересует. Я хочу знать одно: как отсюда выбраться. Черт, где же разгадка? «Буквы, цифры. И замок откроется». Как он откроется?
Я все еще не мог поверить. Девятнадцать лет молчания… Все эти статьи о его смерти… Похороны… Кто мог бы выжить на такой высоте, в одиночку, со сломанной ногой? Спустившись с горы, я потом еще пять дней сидел в базовом лагере, чтобы окончательно убедиться, что он погиб. Выходит, он выжил? Высоко в горах, с их ледяными ночами, без воды и пищи? Как же ему удалось?
Среди альпинистов гуляет множество небылиц. Да и мы сами разве не оказались внутри такой небылицы? Так или иначе, а Макс выжил и теперь явился, чтобы отомстить. Девятнадцать лет расчетливой подготовки. И все эти девятнадцать лет он знал, что я у него отнял все.
Я начал улавливать смысл своего заточения. Уже восемь дней я нахожусь в ловушке, в чудовищных условиях, цепляясь за последний лучик света, и я все еще жив. Потому что во всей этой истории есть что-то глубоко алогичное, какая-то тайна, которая заставляет нас выживать за пределами физических и умственных возможностей. Макс выжил в горах, а теперь заставляет меня выживать здесь. И заставляет пережить все, что пережил он.
Я с силой сжал руками лицо:
– Одному Богу известно как, но он снова объявился среди живых.
– И все ради того, чтобы пустить себе пулю в лоб в галерее? И не увидеть, как ты мучаешься?
– С него станется. Ради жеста, по причине, известной только ему. Он вполне был способен все это организовать. У него не осталось другого смысла жизни, только месть.
Мишель шумно вздохнул, и в этом вздохе я почувствовал покорность судьбе.
– Однако мне придется забрать у тебя горелку и, возможно, пойти на то, чтобы взорвать свою башку. Ведь это я должен был спасти твою жену. И я считаю, что имею право знать… Знать правду.
И я начал рассказывать:
– «Вор, лжец, убийца». Эти слова обрели смысл только теперь. И относятся они ко мне, и ни к кому больше. «Вор», первое слово… Это было в мае девяносто первого. Я возвращался из Лимы один, десять дней спустя после трагедии. В скверном физическом состоянии. В аэропорту, по ту сторону стеклянной стены, меня ждала Франсуаза. Она плакала, а мне стало холодно, как никогда… Я любил эту женщину, Мишель. Она потеряла мужа, а я никогда ее так не любил, как в тот миг. Я не могу тебе объяснить это ужасное чувство. На моих глазах погиб человек, а я испытал…
– …облегчение?
Мне было трудно ответить. Когда истину долго прячешь, она превращается в некую окаменелость, вещь в себе.
– Да, может быть. Облегчение. Я больше года был в нее влюблен и задыхался всякий раз, как видел ее. Как будто… как будто Макс, как могущественная гора, отбирал у меня весь кислород. Это жуткое ощущение невозможно было пережить. И не было в том никакого счастья, только мука одна, потому что я любил жену другого и знал, что это ничем не кончится. Горы никогда не заставляли меня испытывать сердечную муку. Наверху я ее просто не знал.
Капля воды упала сверху мне на шею, скатилась к затылку, и меня обдало холодом. Словно смерть приласкала.
– В холле аэропорта Франсуаза бросилась ко мне с проклятиями. Она кричала: «Почему? Почему он ушел вот так, не попрощавшись? Почему ты не спас его?» Я был раздавлен, потерян и не знал, что отвечать. Не мастак я в деликатных объяснениях. А она подняла на меня глаза и объявила, что беременна на втором месяце. И мир рухнул для меня во второй раз.
У меня снова свело все внутри, и каждое слово я выплевывал вместе со рвотой. Мишель скреб руками вокруг себя, и ледышки скрипели под его рукавицами.
– И ты всех убедил, что это твой ребенок? Что Клэр – твоя дочь?
