Мама молилась без устали, забыв про сон. Фаиз Мухаммед сказал, что ей следует читать суру Хадж, главу Корана, посвященную паломничеству в святые места, и она беспрестанно повторяла одни и те же строфы (58–70), повествующие о всемогуществе Аллаха. Мама сказала отцу, что сердце подсказывает ей – я выживу. Но это мало его утешало, слишком тяжелым было мое состояние.
Когда в палату зашел полковник Джунаид, отец снова спросил:
– Моя дочь будет жить?
– Вы верите в Бога? – ответил доктор вопросом на вопрос.
– Да, – кивнул отец.
Полковник Джунаид, человек нерушимой веры и большой духовной силы, посоветовал отцу молиться и уповать, что его молитвы будут услышаны.
В среду вечером из Исламабада прибыли два военных врача, специалиста по интенсивной терапии. Их послал генерал Кайани, обеспокоенный сообщением британских докторов о том, что в Пешаварском госпитале я не получаю должного лечения и могу умереть от инфекции или послеоперационных осложнений. Британские специалисты настаивали на том, что меня надо перевезти в другой госпиталь, но боялись, что время для этого уже упущено.
Доктора из Исламабада выяснили, что ни одна из рекомендаций доктора Фионы персоналом госпиталя не выполняется и мое состояние продолжает ухудшаться. Начались инфекционные осложнения. Утром в четверг один из военных врачей, полковник Аслам, позвонил доктору Фионе.
– Малала совсем плоха, – сообщил он.
У меня развилось состояние, называемое ДВС-синдромом (диссеминированное внутрисосудистое свертывание). Это означало, что у меня нарушилась свертываемость крови, артериальное давление резко упало, а уровень кислоты в крови поднялся. Почки практически перестали выделять мочу. В общем, организм полностью вышел из строя. Доктор Фиона уже собиралась в аэропорт, чтобы лететь домой, в Бирмингем – ее багаж уже находился в аэропорту, – но после этого звонка она решила вернуться в Пешавар, чтобы спасти меня. С собой она взяла двух медсестер, которые работали с ней в Бирмингеме.
Доктор Фиона прибыла в Пешавар в четверг около полудня. Осмотрев меня, она сказала моему отцу, что меня необходимо срочно перевезти в госпиталь в Равалпинди, где работают опытные реаниматологи. Отец не представлял, как я в столь тяжелом состоянии вынесу перелет на вертолете. Но доктор Фиона убедила его, что препятствий для транспортировки нет. Отец спросил ее, есть ли надежда.
– Если бы надежды не было, я бы не настаивала на перелете, – ответила она.
Отец изо всех сил старался держать себя в руках, но тут из глаз его снова хлынули слезы.
Через какое-то время в палату вошла медсестра, чтобы закапать мне в глаза капли.
– Видишь, хайста, доктор Фиона права, – сказала мама отцу. – Если бы не было надежды, они не стали бы капать Малале капли.
Шазию, девочку из нашей школы, в которую тоже попала талибская пуля, перевезли в госпиталь, где находилась я, и доктор Фиона осмотрела заодно и ее. Она рассказала отцу, что Шазия чувствует себя хорошо и постоянно твердит:
– Спасите Малалу!
Машина «скорой помощи» доставила нас на вертолетную площадку. Были приняты меры строжайшей предосторожности – машину сопровождал эскорт мотоциклистов с мигалками. Перелет длился час пятнадцать минут. Доктор Фиона все это время хлопотала около меня, проверяя жизненные показатели. В Великобритании ей постоянно приходилось транспортировать тяжелобольных детей и реанимировать их. Но она впервые оказалась в столь сложной ситуации. Пешавар был местом, опасным для иностранцев, к тому же, набрав в «Гугле» мое имя и просмотрев несколько статей, доктор Фиона убедилась, что ей следует соблюдать особую осторожность.
– Я осознала: если что-нибудь случится с этой девочкой, в этом обвинят врача-иностранку, – рассказывала она впоследствии. – Если она умрет, меня объявят убийцей пакистанской национальной героини.
Как только вертолет приземлился в Равалпинди, машина «скорой помощи» в сопровождении военного эскорта доставила нас в госпиталь Военного института кардиологии. Тревога отца возросла, когда он узнал об этом. Он не мог понять, почему девочку, получившую ранение в голову, доставили в кардиологический институт. Но доктор Фиона объяснила ему, что в этом госпитале находится лучшее в Пакистане отделение интенсивной терапии, оснащенное новейшим оборудованием, и работают специалисты, прошедшие обучение в Великобритании. Медсестры из Бирмингема, сопровождавшие нас, объяснили здешним сестрам особенности ухода за пациентом, перенесшим нейрохирургическую операцию. Следующие несколько часов врачи не отходили от меня, постоянно вводили антибиотики и произвели несколько переливаний крови. Наконец доктора объявили, что мое состояние стабилизировалось.
Госпиталь охранялся как стратегический военный объект. Целый батальон солдат нес караул на его территории, на крыше засели снайперы. Все доктора носили военную форму, посещение больных разрешалось исключительно близким родственникам, которые проходили тщательный досмотр. За моими родителями всюду следовал военный в чине майора.
На отца все это производило угнетающее впечатление. Дядя постоянно твердил:
– Будь осторожен, здесь наверняка полно секретных агентов.
Моей семье выделили три комнаты в гостинице для офицеров. У всех забрали мобильные телефоны, объяснив, что это необходимо по соображениям безопасности. Думаю, причина была иная – руководство госпиталя не хотело, чтобы мой отец общался с журналистами. Всякий раз, когда мои родители хотели выйти из гостиницы и дойти до госпиталя, им требовалось получить разрешение по рации, а на это уходило не меньше получаса. Военные сопровождали их, даже когда они шли из гостиницы в столовую, хотя для этого требовалось всего лишь пересечь лужайку. Разумеется, никакие посетители в госпиталь не допускались. Даже премьер-министр, захотевший меня увидеть, получил отказ. Все эти меры предосторожности могли показаться излишними, но на самом деле они были оправданны. В течение последних трех лет талибам удалось атаковать даже строго охраняемые военные объекты – морскую базу в Мехране, базу военно-воздушных сил в Камре и армейскую штаб-квартиру здесь, в Равалпинди.
Несмотря на охрану, риск нападения талибов был достаточно велик. Отца предупредили, чтобы он не спускал глаз с сыновей. Присматривать за Хушалем родителям было крайне затруднительно, так как он все еще находился в Мингоре. Но вскоре его тоже доставили в Равалпинди. В гостинице не было ни компьютеров, ни доступа в Интернет, но один из поваров, Ясим Мама, проникся к моим родным симпатией и доставлял им газеты и все, что они просили. Ясим заявил, что считает особой честью готовить для моей семьи. Мои родители были так тронуты его добротой, что делились с ним всеми своими переживаниями. Он старался поддержать их как мог – утешал и кормил деликатесами. Аппетита у них не было, поэтому он придумывал для них изысканные блюда и соблазнительные десерты. Но всякий раз, вчетвером садясь за стол, мои родные с особой остротой чувствовали, как им не хватает меня.
Из газет отец узнал, что покушение на мою жизнь вызвало огромную международную реакцию. Казалось, весь мир был потрясен. Пан Ги Мун, генеральный секретарь ООН, назвал это покушение «отвратительным и трусливым актом». Президент Барак Обама – «достойной порицания отвратительной трагедией». Впрочем, в Пакистане реакция не была столь однозначна. Одни газеты назвали меня «иконой миротворцев», другие строили столь любимые в нашей стране теории международного заговора, а некоторые блоггеры даже ставили под сомнение сам факт покушения и утверждали, что никто в меня не стрелял. Пресса, выходившая на урду, была полна всякого рода измышлениями. Один из журналистов, например, заявил, что я выступала против ношения мужчинами бород. Наиболее яростной моей противницей оказалась некая Рахила Кази, член парламента от религиозной партии Джамаат-и-Ислами. Она называла меня «американской марионеткой». Фотографию, где я сижу рядом с американским послом Ричардом Холбруком, она объявила очевидным доказательством того, что я «якшаюсь с американской военщиной».
