Мы поговорили о причинах трагедии, произошедшей со мной. Вся моя вина заключалась в том, что я выступала за право девочек на образование. На этом основании талибы объявили, что меня нельзя считать истинной мусульманкой. Меж тем ислам не имеет ничего против того, чтобы женщины учились наравне с мужчинами. Таким образом, я стала жертвой невежества.
После того как я начала говорить, доктор Джавид вновь принес мне мобильный телефон для разговора с родителями. Я боялась, что они испугаются, услышав мой охрипший голос.
– Ты узнаешь меня? – первым делом спросила я отца.
– Конечно, – ответил он. – Твой голос ничуть не изменился, разве что стал красивее. Как ты себя чувствуешь?
– Нормально, – ответила я. – Только голова очень болит. Иногда боль просто невыносимая.
Услышав это, отец очень встревожился. Думаю, когда разговор закончился, голова у него болела сильнее, чем у меня. Все наши последующие телефонные разговоры он начинал с вопроса:
– Как твоя голова, не стала болеть меньше?
– Уже почти не болит, – неизменно отвечала я.
Мне не хотелось расстраивать отца, и я не жаловалась, хотя уколы в шею были очень болезненны.
– Когда ты приедешь? – задавала я вопрос, который волновал меня сильнее всего.
Но родители по-прежнему жили в гостинице при госпитале в Равалпинди. Никаких известий о том, когда им разрешат прилететь в Бирмингем, не поступало. Мама была в таком отчаянии, что даже собиралась объявить голодовку. Отец рассказал о ее намерении начальнику службы безопасности госпиталя. Тот понял, что это не пустые угрозы. В тот же день родителям сообщили, что они могут ехать в Исламабад.
– Ты молодчина! – сказал отец маме. – Я считал, что мы с Малалой – опытные бойцы. Но ты лучше меня знаешь, как добиться результата!
В Исламабаде родители поселились в отеле «Кашмир», предназначенном для членов парламента. Там тоже соблюдались строжайшие меры безопасности. Когда отец захотел побриться и попросил пригласить парикмахера, ему сказали, что при бритье обязательно будет присутствовать полицейский. По всей вероятности, он должен был помешать парикмахеру перерезать своему клиенту глотку.
Но по крайней мере, теперь у родителей были мобильные телефоны, а значит, связь с миром. Доктор Джавид, пытаясь дозвониться отцу и сообщить, в какое время тот может поговорить со мной, часто слышал короткие гудки. Линия постоянно была занята, потому что отец разговаривал практически беспрерывно. Тогда я вспомнила мобильный номер мамы, состоявший из одиннадцати цифр. Доктор Джавид был поражен тем, что моя память так быстро восстановилась. Но когда мы наконец связались с родителями, выяснилось, что вопрос об их приезде по-прежнему остается открытым. Доктор Джавид никак не мог понять, в чем состоит загвоздка. Родители пребывали в полном неведении на этот счет. Доктор Джавид пытался пустить в ход свои связи, но ему объяснили, что решением этой проблемы занимается не военное, а гражданское руководство.
Позднее мы узнали всю подоплеку. Вместо того чтобы посадить родителей на первый самолет до Бирмингема, где их с нетерпением ждала больная дочь, министр внутренних дел Рехман Малик нарочно тянул время, рассчитывая полететь вместе с ними и дать пресс-конференцию в госпитале. Приготовления к такому событию занимали много времени. Кроме того, министр хотел убедиться, что родители не попросят в Великобритании политического убежища, поставив тем самым в неловкое положение правительство Пакистана. В конце концов он спросил у них напрямик, не имеют ли они подобного намерения. Подозрения министра были совершенно безосновательны. Мама понятия не имела, что такое политическое убежище, а отцу подобные мысли даже в голову не приходили.
В отеле «Кашмир» моих родителей навестила Сонья Шахид, мать Шизы, давнего друга нашей семьи, когда-то устроившего школьную поездку в Исламабад. Сонья была уверена, что родители давно находятся в Бирмингеме, рядом со мной. Узнав, что они до сих пор в Пакистане, она была поражена. Еще больше она удивилась, когда узнала, что родителям изо дня в день повторяют, что на рейс до Бирмингема нет билетов. Она принесла им кое-какую одежду, так как все их вещи остались в Мингоре, и дала телефон офиса президента Зардари. Отец позвонил по этому номеру и оставил сообщение. Тем же вечером президент перезвонил ему и пообещал, что они смогут вылететь ко мне в самое ближайшее время.
– Я знаю, что это такое – жить в разлуке с детьми, – сказал он, намекая на годы, которые провел в тюремном заключении.
Когда отец сообщил мне, что через два дня они с мамой будут в Бирмингеме, я позволила себе одну лишь просьбу.
– Привезите мне сумку с учебниками, – взмолилась я. – Я понимаю, у вас нет времени ехать за ней в Сват. Но ты можешь купить мне новые учебники. Они мне очень нужны, ведь в марте в нашей школе будут экзамены.
Несмотря ни на что, я мечтала снова стать первой ученицей в классе. Больше всего я хотела получить учебники физики и математики, ведь эти предметы давались мне труднее всего, и мне не терпелось начать заниматься.
В ноябре я рассчитывала вернуться домой.
На самом деле родители прилетели не через два дня, как планировали, а через десять, которые показались мне целой вечностью. Я изнывала от скуки и не сводила глаз с часов, висевших на стене в палате. Только движение стрелок убеждало меня в том, что время не замерло и я по-прежнему жива. Я плохо спала и впервые в жизни стала просыпаться рано. Каждое утро я с нетерпением ждала, когда же настанет семь часов и придут медсестры. Медсестры и доктор Фиона играли со мной в электронные игры. Больше всего мне нравилась игра под названием «Connect 4». Доктора Фиону мне редко удавалось победить, но всех остальных я обыгрывала. Медсестры и прочие сотрудники госпиталя сочувствовали мне, ведь я оказалась вдали от родины совершенно одна. Все были очень ко мне добры, в особенности доктор Има Чудхари, всегда веселая и жизнерадостная, и старшая медсестра Джулия Трейси, которая часто сидела около меня и гладила мою руку.
Единственной вещью, прилетевшей со мной из Пакистана, была бежевая шаль, которую полковник Джунаид передал для меня доктору Фионе. Сотрудникам госпиталя пришлось купить мне одежду. Но они понятия не имели о том, что девочки в долине Сват одеваются совсем не так, как английские подростки. Поэтому они сходили в «Некст» и «Бритиш хоум» и принесли мне целую гору всякой всячины – футболок, пижам, носков и даже лифчиков. Има спросила меня, хочу ли я носить традиционный мусульманский наряд, шальвар-камиз. Я кивнула в знак согласия.
– А какой цвет ты больше всего любишь? – поинтересовалась она.
– Розовый, – без колебаний ответила я.
Медсестер и докторов волновало, что я почти ничего не ем. Но мне не нравилась больничная еда, к тому же я подозревала, что она не халяль, то есть не дозволена шариатом. Поэтому я поддерживала свои силы исключительно молочными коктейлями. Как-то раз Джулия угостила меня сырными палочками, которые мне очень понравились. С тех пор она приносила мне их постоянно.
