— Софи, прекрати… Будет лучше, если мы дождемся его внизу.
Лесски, удивленно застывший при этих словах, вдруг прорычал одно из матросских проклятий. Заметался по комнате, собирая свою одежду и через раз спотыкаясь о сапоги, брошенные здесь же. Ради спасения кожаных изделий пришлось их убрать с линии движения девятого, а затем передать их растерянному хозяину.
Припомнив вчерашнее утро, я спросила у стихийника с участием, как Ксил у меня:
— Что будете делать?
— Что делать? Что делать? — Профессор, крепко прижимающий к груди свои вещи, прислушался к происходящему за дверью и, услышав крадущиеся шаги, обреченно взвыл: — Почему сегодня? Зачем сейчас?
— Потому что, — не сдержала я улыбки и направилась в гардеробную.
— Проклятый Всенижний!
На причитания правообладателя я уже не обращала внимания, думая о том, как с родителями будет объясняться этот взрослый самостоятельный мужчина, который дрожит сейчас, словно осиновый лист. Интересно, с чего вдруг возник столь иррациональный страх? С виду родители благовоспитанны и вовсе не людоеды.
Сменив белье и облачившись в скромное серое платье, я вернулась в комнату, намереваясь привести себя в порядок и заправить кровать, и с удивлением обнаружила девятого все еще стоящим в спальне. Он не оделся и не причесался, более того, он побросал свои вещи на пол и теперь стоял, привалившись к двери и вцепившись в волосы.
— Профессор? Сэр Лесски? — подошла ближе, прислушалась к крадущимся шагам в коридоре и надсадному дыханию мужчины.
— Дейр, вам плохо?
— Нет, — прошептал он тихо.
— И правильно, — улыбнулась я, — судя по шагам, она уходит… Это же хорошо.
— Конечно, уходит, — тяжелый вздох, — ведь я сказал, что спущусь.
— В таком случае тревожиться не о чем. Вы можете спокойно одеться и выйти из комнаты. Они ждут встречи с вами.
— Они объяснения ждут.
— Какого? — спросила я. А вдруг правду скажет без присущей ему иронии? Любопытство не порок, особенно сейчас, когда девятый дезориентирован и выбит из привычного амплуа.
— Почему я позавчера пропустил семейный вечер, а вчера отказался от ужина.
— Вы работали… — пусть я из ночных его объяснений мало что помню, но в серьезности занятий профессора была уверена.
— Это не причина, — отмахнулся.
— Проводили сложный эксперимент.
— А это не повод… — скривился стихийник и развел руками.
— И что, по вашему мнению, будет достойным предлогом для отлынивания от сыновних обязательств? — сыронизировала я. — Смерть? Или, может, беспробудный сон?
— Девушка! — вдруг повеселел девятый правообладатель и одарил меня коварным взглядом: — Ирэна, вы подыграете мне! И это будет более чем приличная причина.
Я от удивления замерла, а он отмер и с несвойственной человеку скоростью начал одеваться. Удивительно было наблюдать, как одежда на нем разглаживается и выпрямляется, и даже пятна исчезают без следа — потрясающее зрелище, правда, не способное отвлечь меня от насущного вопроса.
— Простите, профессор, но… Девушка, как вы выразились, находящаяся в вашем доме с утра и без дуэньи, приличия предлогу не добавит, — холодно озвучила я свое мнение на данный счет. Пусть только попытается сказать иное.
— А невеста? — Он щелкнул пальцами, и жилет на нем застегнулся сам собой, а затем разгладился, как будто по ткани утюгом прошлись.
— Это будет еще более возмутительно! Лучше признайтесь в своем нежелании посетить родных.
Лесски скептически оглядел меня с ног до головы и не согласился:
— А чем плоха идея? — И по взмаху пальцев девятого, шейный платок идеальным узлом завязался на его шее. — Манеры у вас есть, все-таки дочь барона. И воспитание соответствует идеалу, осанка прямая, поступь гордая, речь внятная, внешность милая… — И улыбнулся, сказав словно бы по секрету: — Особенно когда спите.
Я возмутилась самой идее, а его уже было не остановить.
— Да, знаю, с хозяйственностью у вас проблемы. И генеральная уборка легко превращается в потоп, но этот минус мы исправим. — На стихийнике сам собой застегнулся сюртук, а затем и сапоги, начистившись до блеска, самостоятельно натянулись на ноги. — Так вы согласны?
— Я… — начала нерешительно, не зная, как отказать, чтоб не обидеть. И замолчала под его хитрым прищуром.
— Ваши условия, — процедил профессор и сложил руки на груди.
На самом деле условий не было, я хотела озвучить категоричное «нет» и избавить себя от нежелательной роли. Но, услышав его вопрос, задумалась. А что, если…
— Бессрочный допуск в вашу лабораторию, свободное использование ваших приборов, артефактов, реагентов и независимая исследовательская деятельность! — озвучила самый немыслимый вариант, на который ни один практик, пребывающий в здравом уме, не согласился бы.
— Не думаю, — начал говорить Лесски, и я снизила планку.
— Ограниченный допуск в лабораторию…
— И все же, Ирэна, я…
Ладно, еще чуть-чуть сделаем условие более реальным:
— Свободное использование приборов и только…
— Упрямая и своевольная, — заметил он с улыбкой и, проведя по волосам рукой, уложил их волосинка к волосинке. Стал точь-в-точь как на портрете: высокий лоб, открытый взгляд, нос с горбинкой, тонкие губы в чарующей улыбке, подбородок с ямочкой и высокие скулы. И все это в обрамлении светлых, чуть золотистых волос, искусно уложенных магией. Красивый, харизматичный, обаятельный, такому трудно не улыбнуться в ответ. Но я-то знаю: кто в переговорах поддается очарованию, тот заведомо проигравшая сторона!
— Да, упрямая, — подавила улыбку и вздернула носик. — И проводя эксперименты, я буду против мага-наблюдателя.
— В таком случае, — ответил девятый, — я соглашусь на ваш трехчасовой доступ раз в неделю, работу лишь с теми приборами, что стоят на столах, и экспериментальную практику под наблюдением Ксила.
От возникших перспектив я чуть не подпрыгнула до потолка. Его разрешение превысило мои ожидания в сотню раз, теперь главное не показать сущего восторга, охватившего меня, и сдержанно ответить: «Да». Вернее даже, сухо, чуть возмущенно ограничению, бесцветно сказать: «Да, сэр».
Но не успела я и рта открыть, как он добавил:
— Правда, согласие дам после проверки ваших способностей.
— Независимо от результатов? — тут же уточнила я. Все же если он увидит мои жалкие искорки, может и передумать.
— Независимо.
Сэр Лесски, вы попались, как дитя. И я улыбнулась, на этот раз не сдерживая ни коварного блеска в глазах, ни торжества. Увидев мое преображение, стихийник сглотнул и, прочистив горло, поинтересовался:
