— Вот это да! Павлик Морозов! Бабушка номер два! Стреляет без промаха!
— А ты думал! — ответила мама с гордостью. — За меня есть кому постоять!
И поцеловала Тёму. А потом подумала и сказала:
— Ты знаешь, Тёма. Мы ведь дружная семья. Мы все вместе. И по-другому не можем. И никакая тетя Несси нам не страшна. Даже симпатичная. Тём более что тетя Несси — она, конечно, не красавица. И шумная она, и смешная, и иногда назойливая. Но я очень давно ее знаю. И поверь мне, у нее золотое сердце.
Затем мама обернулась к папе.
— Только вот одними осьминогами вы питаться не должны. Ты в Ялту не позвонил? Изольда Владимировна не сможет приехать?
Папа огорченно вздохнул:
— Сейчас никак. Папа в отъезде, весь дом на ней. Не обижайся. Ты ж знаешь маму. Целый день как белка в колесе! Как сможет, приедет. Тебе, кстати, привет.
Мама кивнула и потрепала Тёму по макушке:
— Постричь тебя пора. А то оброс, как девчонка. Вот выйду из больницы, пойдем с тобой в парикмахерскую.
Тёма насупился и отвернулся. Конечно, ему было неприятно, что его обозвали девчонкой, но зато — мама обещала скоро выйти из больницы! Тёма не любил стричься, но сейчас готов был вприпрыжку бежать к любому парикмахеру и пусть стрижет, хоть ножницами, хоть даже машинкой, только бы мама опять была дома.
— Знаешь, мама! — сказал Тёма решительно. — Хватит уже! Да ну ее, правда, эту больницу! Возвращайся домой!
Папа с мамой переглянулись.
— А вот мы с тобой на стадион пойдем, — предложил папа.
Тёма помотал головой. И посмотрел на маму.
— Я скоро вернусь, — пообещала она. — Я постараюсь. Правда. Я тоже очень скучаю без вас. Потерпи, пожалуйста!
Мамино лицо вдруг начало расплываться у Тёмы перед глазами, а уши давно уже полыхали огнем, и сквозь пелену слез он не сразу увидел, что многие женщины, сидевшие на соседних креслах, вдруг стали поспешно вставать, прощаться со своими родными, смешной пузатой стайкой заторопились к лифту или протопали взразвалочку с сумками в руках через холл и скрылись в лабиринте больничного коридора.
Одна из женщин на ходу наклонилась к Тёминой маме и взволновано прошептала:
— Тимофей идет! Линяем!
* * *
Мама испуганно обернулась, подхватила цветы и сумку с остатками передачи, которую Тёма и папа ей принесли и сами же съели, потом быстро их поцеловала и уже собиралась уйти — но поздно. Посреди опустевшего холла, в белом халате, пригнув голову и по-хозяйски широко расставив плотные коротковатые ноги, грозный и широкоплечий, стоял Тимофей — САМЫЙ ГЛАВНЫЙ врач больницы. Раздувая ноздри и шевеля губами, Тимофей пристально смотрел на маму, и взгляд его небольших красноватых глаз не предвещал ничего хорошего. Папа и Тёма, не сговариваясь, встали перед мамой, взявшись за руки, и закрыли ее своими телами, а Тёма даже сжал вторую руку в кулак и выставил вперед одну ногу — как в бойцовской стойке, чтобы в случае чего защищать маму до конца!
Но Тимофей посмотрел на него и вдруг заулыбался во весь свой огромный рот:
— Твой, что ли?
Мама тоже улыбнулась, робко и заискивающе как девочка, кивнула Тимофею и как будто даже сделала книксен, но по-прежнему прячась за спины папы и Тёмы — двоих мужчин, сомкнувших передние ряды.
— Оба мои! — сказала мама.
— Хорош пацан, — сказал Тимофей. — Ну? И тебе не хватает?
— Еще хочу! — ответила мама как-то дерзко и почти кокетливо.
Тёма вдруг с гордостью понял, что мама, вообще-то совсем даже и не боится Тимофея, не то что те тетеньки, которые сбежали, — трусихи несчастные!
Но тут оказалось, что мама все-таки рано расхрабрилась, потому что Тимофей так же внезапно перестал улыбаться и заорал громовым голосом:
— А если хочешь, так чего встала? Ей говорят: ПОСТЕЛЬНЫЙ РЕЖИМ! А не будешь слушаться, щас выпишу и гуляй! Цацкаешься тут с ними, а они нарушают!
Тёма подумал: «Вот и пусть выпишет! И очень хорошо! Сам запер ее, и сам кричит!»
Но мама сразу переменилась, стала робкая, как овечка.
— Извините меня, пожалуйста, Тимофей Валерьяныч, — прошептала она одними губами. — Я больше не буду!
— То-то же! — Тимофей расплылся в широкой улыбке. — Давай прощайся и марш в постель! Через пять минут прове… Что? Уже?!
Тимофей резко обернулся и уставился в конец коридора, куда в этот самый момент две медсестры выруливали каталку, на которой, прикрытая простыней, лежала пузатая больная. Одна из сестер держала в руке штатив с капельницей.
— Не туда! — закричал Тимофей. — На пятый! Не так!.. Подожди!
И с невероятной скоростью помчался по коридору, возмущенно мотая головой, вихляя широким задом, топая и сопя.
Папа посмотрел ему вслед и тихо сказал:
— Как носорог в саванне…
И тут же зажал себе рот рукой.
А мама посмотрела на него с укором:
— Он ПРЕКРАСНЫЙ врач!
— Это мы знаем, — улыбнулся папа, почему-то взглянув на Тёму. А потом опять обернулся к маме: — Ладно, давай иди уже, правда! Слушайся своего прекрасного врача!
Мама кивнула, поцеловала Тёму, а потом вдруг закрыла руками его большие уши и быстро сказала:
— Знаешь, Деня, конечно, я понимаю, что все это предрассудки, я знаю, ты в них не веришь, но мне все равно кажется, что это от того у нас стряслось, что я потеряла твоего Куриного бога. И как меня угораздило? Я все лежу тут и думаю, все-таки где же он может быть?
Папа поморщился:
— Ида, опять ты! Ну что за глупости! Подумаешь, потеряла… Чепуха это все! Суеверие!
— Нет, — скороговоркой прошептала мама, еще плотнее зажав Тёмины уши. — Для меня это не чепуха. Ты помнишь, как у нас все не получалось и не получалось, а потом мы уже и не надеялись и поехали в Коктебель, а там ты нашел его и подарил мне — и сразу пожалуйста! — мы привезли оттуда Тёмку! И все было хорошо, я бегала и прыгала — и никаких проблем! И какой он у нас чудесный!
— Это я чудесный? — спросил Тёма.
— А ты не подслушивай! — ответила мама.
— Я не нарочно! — сказал Тёма.
— Это у него уши такие! — захохотал папа. — Как локаторы. Что не надо, он сразу слышит! А когда не хочет — в упор не слышит!
Потом папа повернулся к маме и сказал:
— Не выдумывай, Ида. Иди ложись. Все обойдется. Съездим мы еще в Коктебель — всей командой! И найдем еще мешок такого добра!
И папа подмигнул маме.
А мама сказала — виноватым, но упрямым голосом:
