Этот разгром навсегда подорвал его веру в собственные полководческие способности. 11 июля Франц Иосиф лично встретился с Наполеоном III в Виллафранке под Вероной, где оба монарха обсудили условия мира, официально закрепленные позднее в Цюрихском договоре. Австрия отказывалась от прав на Ломбардию, которую передавала французам — с тем, чтобы те впоследствии уступили ее своей союзнице Сардинии. Венеция пока что оставалась в руках Габсбургов. Тем временем над Италией уже несся вихрь Рисорджименто, и спустя год после поражения Франц Иосиф был вынужден с горечью наблюдать за тем, как на южных границах его империи возникает единое и заведомо враждебное Австрии Итальянское королевство.
Эпоха, когда Австрия могла самостоятельно и успешно играть роль «европейской необходимости», за счет этого входить в число великих держав и обеспечивать неприкосновенность своих границ, — эта эпоха окончательно и бесповоротно ушла в прошлое. Символично, что через несколько дней после битвы при Сольферино умер престарелый князь Меттерних. И еще одно
интересное совпадение: Францу Иосифу, «последнему монарху старой школы», было суждено прожить ровно столько же, сколько и главному ментору этой школы 86 лет.
Поражение при Сольферино имело ряд важных последствий для австрийской политики. Во-первых, император произвел чистку среди высших должностных лиц: в отставку были отправлены министр иностранных дел Буоль, ряд других гражданских сановников и около 60 генералов. Во-вторых, Франц Иосиф преисполнился глубокого отвращения, если не сказать ненависти, к «вероломному» Наполеону III, для которого в приватной обстановке не находил иного выражения, кроме как «этот мерзавец в Париже»; неприязнь австрийского монарха дорого обошлась Франции в 1870 г., когда во время франко-прусской войны Вена сохранила нейтралитет, не поддавшись на французские уговоры ударить в тыл пруссакам. В-третьих, поведение самой Пруссии во время войны 1859 г. не способствовало улучшению отношений между берлинским и венским дворами; путь к битве при Садовой был в каком-то смысле проложен у Мадженты и Сольферино. В-четвертых, проигранная война обострила внутренние противоречия в империи. В Венгрии вновь вспомнили о Кошуте. Неоабсолютизм трещал по швам. Франц Иосиф встал перед необходимостью реформ, к которым испытывал не большую любовь, чем к французскому императору.
(последние в силу специфики Австрийской империи имели ярко выраженный национальный оттенок), перед ними были четыре возможных решения, четыре формы правления, которые могли существовать в этом центральноевропейском конгломерате.
Первая — неоабсолютистский централизм, модель Шварценберга и Баха — была наиболее близка сердцу Франца Иосифа, однако к началу 60-х гг. обанкротилась окончательно. Сохранение подобного строя привело бы Габсбургов к новому 1848 году, и император при всем своем консерватизме понимал это. Вторая, прямо противоположная модель — федерация (или конфедерация) народов, в политическом отношении устроенная как парламентская монархия, так никогда и не была реализована в габсбургском государстве — хотя, как будет показано ниже, в последние годы своего существования Австро-Венгрия медленно и тяжело, но все же двигалась именно в этом направлении. Третья и четвертая модели располагались как бы на, полпути между двумя вышеописанными, по-разному сочетая административный и политический элементы. Это были неоабсолютистский федерализм и парламентский централизм. Стремясь вывести империю из нового кризиса, Франц Иосиф I попробовал и то, и другое.
Еще 29 мая 1860 г. протокол заседания австрийского правительства сухо сообщал о том, что «в газетах все чаще проявляются конституционные тенденции, с подобными явлениями можно встретиться даже в высоких сферах. Его Величество, однако, твердо намерен не уступать подобным устремлениям и считает своим долгом воспрепятствовать заведению представительской конституции, которая совершенно не подходит Австрии». Однако менее чем через полгода, в октябре, император поставил свою подпись под документом, вошедшим в историю как Октябрьский диплом. Это был закон, вновь расширявший права провинциальных сословных собраний, но бесконечно далекий от реального парламентаризма, которому наученный горьким опытом Франц Иосиф пытался противостоять, однако не напрямую, а косвенно, путем укрепления институтов, уже отживших свое.
Попытка оказалась не слишком удачной: даже в Венгрии, где были восстановлены автономия, сейм и официальный статус венгерского языка, Октябрьский диплом восторга не вызвал. Ведь, помимо указанных мер, он сохранял относительную самостоятельность Трансильвании и Хорватии, хотя Банат и Воеводина были включены в состав Венгерского королевства. Недовольны были все, хоть и по разным причинам: централисты и федералисты, консерваторы и либералы, националисты немецкие и мадьярские, чешские и хорватские... Уже через несколько месяцев, убедившись в несовершенстве принятого решения, Франц Иосиф резко переложил руль государства в другую сторону. 26 февраля 1861 г. был подписан февральский патент, который формально являлся уточняющим приложением к Октябрьскому диплому, но фактически означал возврат к централизму, на сей раз — под контролем парламентских ассамблей. Это был первый реальный опыт парламентаризма в истории габсбургской монархии — ведь ни кромержижский проект, ни конституция Штадиона так и не вступили в силу.
Февральский патент предусматривал создание двухпалатного парламента — рейхсрата, члены которого избирались на основе довольно высокого имущественного ценза. Права провинциальных представительных органов, в том числе венгерского сейма, были заметно урезаны: патент, детище убежденного централиста, государственного министра Антона фон Шмерлинга, должен был «превратить провинциальные собрания из органов местного самоуправления в сугубо административные инструменты» (Taylor, 114). На уровне всей империи речь также не шла о сколько-нибудь полном воплощении принципов парламентаризма: правительство не несло ответственности перед рейхсратом, а император сохранял за собой весьма обширные полномочия, особенно в области обороны и внешней политики. Франц Иосиф имел все основания писать матери: «Хотя теперь у нас будет какая-то парламентская жизнь, власть, тем не менее, остается в моих руках...»
Согласно Февральскому патенту, рейхстаг должен был стать как бы двойным: наряду с «большим» парламентом, где обсуждались дела всей империи, предусматривалось существование парламента «малого» — для всех провинций, кроме
венгерских. В этом можно увидеть элементы будущего дуалистического проекта, но с явным централистским перекосом. Неудивительно, что сразу же после подписания Февральского патента венгерская политическая элита выразила серьезное недовольство им. Более того: система выборов в провинциальные собрания, разбивавшая избирателей на 4 курии (крупных землевладельцев, горожан, членов корпораций — т. е. объединений торговцев, промышленников, ремесленников и т. п. — и, наконец, сельских жителей), была выгодна главным образом немцам, составлявшим абсолютное большинство во второй и третьей куриях. Посему Февральский патент не устраивал не только венгров, но и славян. Все они отказались послать своих депутатов в рейхстаг, что поставило под вопрос эффективность системы Шмерлинга. Тем не менее даже в неполном составе парламент смог уже к концу 1862 г. разработать и утвердить ряд важнейших законов — новую редакцию торгового кодекса, закон о прессе, освобождавший ее от большинства цензурных ограничений, реформу судебных учреждений и т.д. Австрия, несмотря на несовершенство административно-политического устройства; становилась все более современным и либеральным государством.
